Оружие, тактика и обучение
Тактическая доктрина России была сформирована исходя из состояния людских и материальных ресурсов страны в XVIII и начале XIX веков. Людские ресурсы считались важнее материальных, а военное искусство и «сила духа» — важнее умозри
тельной или научной тактической системы. Основной наступательной тактикой являлась массовая штыковая атака сомкнутым строем, под прикрытием артиллерии, и ударная атака кавалерии; основными боевыми добродетелями, обеспечивающими штыковую и кавалерийскую атаки, считались доблесть, слепое послушание и стойкость. Господствовало мнение, что ружейный огонь подрывает храбрость солдат. Такова в очень общих чертах тактическая доктрина России вплоть до середины XIX века и даже позже. Она мало чем отличалась от тактических доктрин других значимых в военном отношении европейских стран, однако хорошо сочеталась с менталитетом не особо надежного солдата-крестьянина, бюджетными ограничениями, остаточным принципом в приложении к закупкам оружия, отсталостью в системах вооружений и невниманием к обслуживанию и ремонту оружия.
Для нашего исследования важнее, что в докрымскую эпоху недооценка эффекта стрелкового огня оставалась характерной для русской военной мысли. Часто цитировался афоризм А. В. Суворова: «Пуля — дура, а штык — молодец». Барон Н. В. Медем и полковник Ф. Ф. Горемыкин, профессор тактики Санкт-Петербургской военной академии, утверждали, что мушкетный огонь неэффективен с расстояний более 150 ярдов, что одного огня из стрелкового оружия для преодоления противника недостаточно и что сокрушить его можно только штыковой атакой. Массированный стрелковый огонь отнюдь не отодвигал «холодную сталь» на вторые роли и требовал еще большего укрепления «силы духа». Генерал Н. Н. Муравьев полагал, что казнозарядные мушкеты, потворствуя предполагаемой склонности солдата стрелять как можно больше,
сделают совершенно противное тому, что надобно (ибо и ныне уже пехота наша без меры и надобности стреляет), что привычку сию надобно бы извести в войсках, а не усиливать оружием, дающим способ к сему; что у нас с сим ружьем войска перестанут драться, а не достанет никогда патронов [Муравьев-Карский].
Этот и подобные аргументы, выдвигавшиеся в Николаевскую эпоху, ни в коем случае не следует считать заблуждениями. Технология огнестрельного оружия в первой половине XIX века находилась в зачаточном состоянии. Стрелковое оружие было крайне ненадежным, особенно в боевых условиях. Дальность стрельбы русских гладкоствольных мушкетов не превышала 300 ярдов. По словам Федорова,
при тех невысоких баллистических качествах, которые отличалось наше гладкоствольное оружие во время Крымской кампании, при его незначительной меткости, дальности и скорости стрельбы вполне естественно, что войска наши, воспитанные еще на заветах Суворова, не обращали серьезного внимания на стрельбу с дальних дистанций и смотрели на свое оружие как на «машину для приемов», придавая притом штыку первостепенное значение [Федоров].
Однако такие аргументы сохранялись даже в эпоху реформ, в обстановке быстрого совершенствования технологий огнеcтрельного оружия.
Определенные особенности подготовки русской пехоты были прямым результатом доступности человеческих и материальных ресурсов и применяемых тактических принципов. Согласно Федорову,
в то время, как на Западе <...> главное внимание было обращено <...> на одиночное образование солдата, <...> у нас войска преимущественно обучались действию в массах. <...> Вместе со введением в войска нарезного оружия в европейских армиях было обращено громадное внимание на одиночное образование солдата, на развитие его ловкости, подвижности, на действия в рассыпном строю и на применение к местности, между тем как в русской армии, воспитанной на заветах Суворова, предпочитавшей силу удара в штыки меткой стрельбе с дальних дистанций, не придавалось еще столько значения одиночному обучению солдата и возможно скорейшему введению нарезного оружия [Федоров].
При Николае I строевая подготовка пехоты состояла в основном из демонстрации ружейных приемов и парадов — Джон Шелдон Кёртисс назвал эту обстановку «русской парадоманией». Полевой подготовки практически не существовало, и солдатам приходилось практиковаться в стрельбе из ружей во время отдыха.
Слабо развитое разделение труда в российском обществе в целом еще сильнее ограничивало время, отводимое на полевую и техническую подготовку. Армии приходилось выполнять много неквалифицированного труда, который в обществах с большим разделением труда мог быть передан гражданскому сектору. Полковая экономика, столь тщательно изученная Джоном Бушнеллом, отражала общество, из которого произошла.
Согласно «Военному сборнику», каждый полк уделял непомерно много времени «экономическим» обязанностям — сельскому хозяйству, заготовке древесины и сена, строительству, — так что времени для овладения военно-техническими навыками солдатам не хватало.
Одна из причин, по которым в российской тактической доктрине пуля была «дурой», заключалась в том, что ее наличие побуждало солдат расходовать боеприпасы. По мере повышения скорости стрельбы во второй половине XIX века эта проблема становилась все серьезнее. Боязнь пустой траты солдатами дорогостоящих боеприпасов сказывалась в докрымскую эпоху на всей организации подготовки и снабжения армии, а руководящими принципами стали экономия и строгая отчетность в снабжении. Это еще сильнее сузило и без того ограниченные тактические преимущества, которые давала стрельба. В Николаевскую эпоху пороха и свинца, выделяемых на человека для зарядов, хватало лишь на десять патронов с пулей и 60 холостых патронов. Артиллерийские подразделения, которые выдавали порох и свинец, несли ответственность перед казной за превышение сумм. По словам одного американского официального лица,
от каждого солдата, которому выдают сорок патронов, требуют строгой отчетности, он несет за них личную ответственность и, если только не происходит настоящего столкновения с врагом, должен каждый вечер сдавать пустые гильзы оружейнику, который возвращает их ему утром перезаряженными, что непременно проверяет офицер.
Стрелковая практика оставляла желать лучшего. Для учебных занятий вместо свинцовых пуль использовались глиняные, царапавшие стволы мушкетов. На тренировках и стрельбах пули применялись по несколько раз. (После Крымской войны выделять патроны для стрельбы стали более щедро: вместо трех патронов каждый солдат получал 50 для гладкоствольных ружей и 225 — для винтовок.) «Главная масса пехоты почти вовсе не умела стрелять, иначе как залпами холостыми патронами при какой-либо церемонии. В год на стрелка отпускалось 10 боевых патронов, да и те не расходовались на прицельные стрельбы» [Федоров]. Неудивительно, что обучение русских солдат шло очень тяжело и что они особенно медленно обучались обращению с огнестрельным оружием; даже в первоклассных частях, скажем гвардейских и гренадерских, меткость ружейной и артиллерийской стрельбы была совершенно неудовлетворительной.
Comments