В преддверии презентации книги «Искусство и культура Скандинавской Центральной Европы. 1550–1720» мы поговорили с ее автором, Кристоффером Невиллом, и узнали, как родилась идея создания книги, что важнее – национальная или транснациональная история, что происходило с европейским искусством в XVII веке, справедливо ли представление о скандинавских странах раннего Нового времени как о «периферии» Европы и, наконец, как искусство может стоять на службе у дипломатии. Презентация книги состоится 9 июня в 19:00, регистрация по ссылке. Поздравляем с выходом книги на русском языке. Как изначально возникла идея ее написания? Благодарю! Книга началась с диссертации, которая немного вышла из-под контроля. Диссертация моя была посвящена жившему в середине 17-го века архитектору Никодемусу Тессину Старшему, который был родом из города Штральзунда на севере Германии, но карьеру сделал в Стокгольме. По мере написания диссертации я продолжал размышлять о более широком контексте, и особенно о том, что Тессин был одним из сотен людей, которые в те годы оказывались в Швеции, попадая туда в основном через более известные области Центральной Европы. Я видел в этом более важный аспект истории, и эта убежденность в конце концов привела к написанию книги. Можно сказать, что Ваша книга относится к области культурной географии. Насколько вписана была художественная культура скандинавских стран (в первую очередь придворная культура Дании и Швеции) в общий центральноевропейский контекст: превалировали ли процессы интеграции или, наоборот, происходило усиление национальной идентичности? Считаю, что скандинавские страны были важнейшей частью центральноевропейского контекста, и на то есть несколько причин. Вот некоторые из них: датские и шведские правители были одновременно и князьями Священной Римской Империи, что само по себе делало их государства неотъемлемой частью Центральной Европы. Более того, они были королями — и на пике своего правления довольно могущественными — что ставило их выше других имперских князей, кроме самой императорской фамилии. Из-за того, что оба королевства довольно рано приняли лютеранство, они стали играть первостепенную роль в конфессиональных вопросах, столь важных для XVI и XVII веков. Создававшееся для этих королевских дворов искусство отражает эту важную роль. Какая-то его часть производилась «на местах» в самих королевствах, другая — импортировалась из других государств, но в основной своей массе искусство это следует тем же тенденциям, которые заметны и в других странах Центральной Европы. Это обусловлено отчасти тем, что многие художники происходили из других стран Центральной Европы или работали там, а отчасти тем, что искусство создавалось для сходной аудитории в других частях общего региона, а следовательно должно было быть понятным везде. Почему важно рассматривать культурные и художественные процессы не только в рамках национальных нарративов отдельных стран, но и на транснациональном уровне? В какой-то мере важно и то, и другое. Оба подхода к историографии также имеют свои собственные контексты. Конец XIX и начало XX века были периодом становления профессиональной историографии, что совпало с периодом ярко выраженного национализма, который также повлиял на то, как историки воспринимали предмет своих исследований. Сейчас мы живем в мире, увлеченном глобализмом, и глобальная история воспринимается как нечто актуальное. Однако, с течением временем и этот подход уйдет в прошлое. В нашем случае многие творцы и их работы частично представлены в более или менее обособленных литературах, иногда фрагментированных настолько, что их значимость утрачивается. Аналогичным образом, и более общие тенденции в творчестве любого рода — художественном, литературном, военном и так далее — могут оказаться размытыми. В то же самое время, транснациональная или глобальная историография как правило зависит от ученых, работающих локально, поскольку более глобальная историография не в силах брать на себя тяжелый труд по извлечению информации из архивов, разбросанных по всему континенту или миру. Бытует мнение, что ведущими странами рассматриваемого периода в культурном отношении были Италия, Франция, Германия и Нидерланды, а остальные страны в основном перенимали и адаптировали их достижения. Насколько Швеция и Дания прибегали к «импорту», «заимствованию», а возможно и «присвоению» зарубежных мастеров и самого искусства? Призвана ли ваша книга развенчать какие-либо мифы или стереотипы в этом отношении? Это интересный вопрос, поскольку он в какой-то мере затрагивает самую суть книги. История итальянских искусства и культуры в целом необыкновенно богата, но отдельные города или центры гораздо более разнородны. Даже Рим, с его исключительным наследием, имел «период застоя» в XIV и начале XV вв. Мало кто изучает Флоренцию в XVII-XVIII вв. Или Венецию в XVII веке. (Хотя я лично думаю, что искусство Венеции и Флоренции того периода представляет гораздо больший интерес.) Что касается Милана, то периодом исследования чаще всего становится конец XV века, когда нам находились Донато Браманте и Леонардо да Винчи. Немецкие дворы и свободные города (особенно Нюрнберг и Аугсбург) в начале XVI века давно считаются источниками уникальных произведений искусства. Относительно недавно была признана ценность придворной культуры Мюнхена и Праги. Века XVIII и XIX также были признаны важными, благодаря, например, тем значимым проектам, которые создавались в Вене, Дрездене и Берлине около 1700 года. Но как и в Италии, творческая энергия перемещалась от двора ко двору в зависимости от того, где на тот момент были сосредоточены деньги и культурные амбиции. Ученые давно задаются вопросом, почему в германском мире XVII век был настолько невыразительным. Мой ответ — он таким не был! Просто вместо того, чтобы двигаться, скажем, от Нюрнберга к Мюнхену, эта творческая энергия переместилась на север, в Данию и Швецию. На самом деле она всегда там находилась, мы просто ее не там искали. Какие стили и жанры искусства были определяющими для искусства скандинавских стран того периода? Прослеживается ли здесь какие-то специфичные черты, отличающие скандинавские страны от центральноевропейских стран? Схожесть с остальной частью Центральной Европы действительно значительная, с той только оговоркой, что и в остальной части Центральной Европы присутствовала большая вариативность. Наиболее близкие параллели можно провести с немецкими землями. Это объясняется и географическим соседством, и тем, что скандинавские короли (и большая часть знати) были в целом более тесно связаны с немецкой аристократией. Внутри этой более ограниченной части Центральной Европы мы можем отметить сильный акцент на репрезентации монаршей власти. Здесь сложно давать точные определения: это нестандартная категория истории искусства, которая может принимать разные формы. Однако, в этом контексте непропорционально большую роль по отношению к другим видам искусства играла архитектура. Довольно красноречив тот факт, что определение репрезентации королевской власти в Швеции в конце XVII века приобрело значимость в Берлине когда 1701 году электор Бранденбурга стал королем Пруссии. Ваша книга имеет междисциплинарный характер, так как повествует не только об искусстве и культуре Центральной Европы раннего Нового времени, но и об истории дипломатии, военной политики, религии… Для какого читателя в первую очередь написана эта книга? Одной из целей книги было познакомить с искусством и культурой этой части мира читателей, которым о ней практически ничего не известно. Я не смог бы говорить о Дании в XVI веке без обсуждения раннего (и основательного) принятия страной лютеранства. Так же как и не мог бы объяснить внезапную значимость Швеции в 17-м веке без чрезвычайного успеха страны в Тридцатилетней войне (1618-1648). Реформационный конфессионализм и военные столкновения также имели очень конкретные последствия для культуры и искусства, как я поясняю в книге. И оба этих исторических феномена были также фундаментальным образом связаны с тем важным положением, которое эти королевства занимали в Центральной Европе в целом. На английском языке (и других языках) написаны труды о дипломатической и военной истории, поэтому я не писал (и не мог писать) об этом подробно. Тем не менее, читатель-неспециалист сможет составить себе общее представление и об этих исторических аспектах. С достаточно неожиданной стороны раскрывается в книге взаимосвязь искусства и дипломатии. Можно ли утверждать, что многие придворные художники были одновременно и искусными дипломатами? Придворные художники в целом должны были быть дипломатами, поскольку им часто приходилось иметь дело с «трудными» личностями или пытаться разрешить неминуемо возникающие при дворе сложные ситуации. Часто они поддерживали прямой контакт с самими принцами, поскольку регулярно писали придворные портреты и выступали экспертами в художественных вопросах. Большинство востребованных художников в ходе обучения много путешествовали и в процессе изучили множество языков, что было важно при посредничестве между разными сторонами. Однако, часто упускается из виду тот факт, что у лучших из художников-дипломатов был существенный авторитет, что наделяло их даром убеждения. Даже конфликтующим друг с другом принцам могли нравиться работы какого-то одного конкретного художника, и это давало общую почву для ведения переговоров. Ваше исследование оперирует большим количеством историографических источников. С какими архивами вам довелось поработать? На какие источники стоит обратить внимание тем, кто интересуется данной темой? Скандинавские архивы в целом очень хорошо организованны и полезны. Однако, имеются многочисленные источники-публикации, включая недавние, которые нелегко найти. При работе с таким проектом расстраивает то, что за пределами Скандинавии сложно найти даже основную опубликованную литературу по этой теме. Не меньшую сложность может представлять поиск нескандинавской литературы в Скандинавии. Для этого приходилось использовать в качестве архивов библиотеки, для чего, в свою очередь, потребовалось несколько поездок. Русскоязычное издание вашей книги вышло в мае. Чего вы бы хотели пожелать читателю, читающему вашу книгу по-русски? Как и во многих других книгах о культуре Центральной Европы, в моей книге Россия предстает по большей части в контексте основания Санкт-Петербурга. Другая версия этой книги, которая вероятно была бы в два раза больше по объему, могла бы содержать информацию о военных столкновениях между Швецией и Россией в XVI веке, к примеру, в восточной Балтике. Однако и в данной, более ограниченной, версии взаимодействие между художниками, знатью и принцами, на мой взгляд, очевидно. Я считаю, что та богатая культура, которая сформировалась во всем регионе, во многом была результатом сотрудничества и обмена опытом между ними. Спасибо вам и приятного чтения! Вопросы задавала Валентина Кучерявенко * На иллюстрациях: 1. Кристоффер Невилл (фотография с сайта Калифорнийского университета в Риверсайде) 2. Швеция и ее территории после 1660 г. (карта из книги) 3. Джамболонья. Великий герцог Тосканский Козимо I (иллюстрация из книги) 4. Никодемус Тессин Старший. Дворец Дроттнингхольм, под Стокгольмом. Строительство начато в 1662 году. (иллюстрация из книги) 5. Король Дании Кристиан IV. Около 1614 г. (иллюстрация из книги)

Делимся внутриредакционными секретами и рассказываем про сердце книжной обложки —помещенное на ней изображение. Дизайн обложек —пожалуй, один из самых увлекательных этапов изготовления книги. Хорошая обложка, как известно, способна рассказать об издании очень многое, и сегодня мы предлагаем читателям небольшой экскурс в историю обложек «Библиороссики». Анна Мария Буссе-Бергер «Средневековая музыка и искусство памяти» Красочное изображение льва в старинном манускрипте – не что иное как прием запоминания консонансов: кварта (1) — пасть, квинта (2) — первая передняя лапа, октава (3) — вторая, унидецима (4) — первая задняя лапа, дуодецима (5) — вторая, а две октавы (6, 7) хвост. Глядя на эту замечательную иллюстрацию, музыканты постигали гармонию, которая еще с Античности определялась как одна из важнейших категорий музыки. Лев и интервалы. Лондон, British Library, Harley 2637, fol. 40v. Карл Герт «Бесконечный капитализм. Как консьюмеризм свёл на нет коммунистическую революцию в Китае» «Покупай все что нравится, С каждым годом жизнь улучшается!» — такая ода восторженная консюмеризму помещена на пропагандистском баннере шанхайского Универмага № 1: здесь имелся ресепшн с телефонами, ящик для отзывов и самый первый эскалатор во всем Китае. Заманчиво, не правда ли? Подробнее об этой знаковой для города постройке – вот тут: https://magazeta.com/arc-daxin Постер для Универмага № 1. Шанхай, 1955. Chen Fei, Shanghai huapian chubanshe Барбара Энгель «Женщины в России. 1700–2000» Нет, перед вами вовсе не скучающие ученицы сельской школы, а участницы конференции трактористок 1935 года. «Будем работать ударно, пусть тогда осмелятся сказать, что нам [женщинам] не место за рулем трактора!» Участницы конференции трактористок, Кремль, 1935 год Элиана Адлер ««В их руках»: девичье еврейское образование в Российской империи» Ступени, знамя и факел, трудолюбивые школьницы — на что похоже? Правильно: это обложка юбилейной брошюры девичьего училища Д. Куперштейна в Вильне. Присмотревшись внимательно, можно угадать год ее выпуска. Обложка брошюры, посвященной двадцатой годовщине открытия женского девичьего училища Д. Куперштейна в Вильне Андриан Ваннер «Двуязыкая муза. Авторский перевод в русской поэзии» Резьба по дереву авторства Кандинского символизирует двуязыкость музы в самом широком смысле: сменив палитру на пишущую машинку, Кандинский не просто экспериментировал в другой области творчества – он писал на неродных языках. Резьба из альбома «Звуки», 1913 год Материал подготовила Ольга Петрова

с 15 по 31 августа 30% на книги: 1. Роберт Вейнберг «Кровавый навет в последние годы Российской империи: процесс над Менделем Бейлисом» 2. Роман Кацман «Неуловимая реальность: Сто лет русско-израильской литературы (1920-2020)» 3. Олег Прокофьев «Свеченье слов. Поэтические произведения» 4. Марат Гринберг ««Я читаюсь не слева направо, по-еврейски: справа налево». Поэтика Бориса Слуцкого» 5. Евгений Аврутин «Велижское дело: Ритуальное убийство в одном русском городе» 6. Анджела Бринтлингер «В поисках «полезного прошлого» Биография как жанр в 1917-1937 годах. Анджела Бринтлингер» 7. Лина Бернштейн «Магда Нахман. Художник в изгнании» 8. Льюис Бэгби «Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского» 9. Эжени Маркезинис «Андрей Синявский: Герой своего времени?» 10. Эдит Клюс «Россия на краю: Воображаемые географии и постсоветская идентичность» 11. Максим Д. Шраер «Антисемитизм и упадок русской деревенской прозы: Астафьев, Белов, Распутин» 12. Кэрол Аполлонио «Секреты Достоевского. Чтение против течения» 13. Эдит Клюс «Россия на краю: Воображаемые географии и постсоветская идентичность» 14. Составители и ответственные редакторы Геннадий Эстрайх и Александр Френкель «Советская Гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Т. 1» 15. Екатерина Евтухова «Серп и крест: Сергей Булгаков и судьбы русской религиозной философии (1890–1920)» 16. Жужа Хетени «Сдвиги. Узоры прозы Nабокоvа» 17. Льюис Г. Сигельбаум «Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России» 18. Ксана Бланк «Как сделан "Нос". Стилистический и критический комментарий к повести Н. В. Гоголя» 19. Амелия М. Глейзер «Литературная черта оседлости: от Гоголя до Бабеля» 20. Елена Гощило, Боженна Гощило «Выцветание красного: Бывший враг времен холодной войны в русском и американском кино 1990-2005 годов» 21. Дов Шварц «Религиозный сионизм: история и идеология» 22. Роберт Аргенбрайт «Москва строящаяся: Градостроительство, протесты градозащитников и гражданское общество» 23. Генри Пикфорд «Мыслить как Толстой и Витгенштейн: искусство, эмоции и выражение» 24. Ольга Симонова-Партан «Странствующие маски. Итальянская комедия дель арте в русской культуре» 25. Редакторы-составители: Роман Кацман, Клавдия Смола, Максим Д. Шраер «Параллельные вселенные Дэвида Шраера-Петрова. Сборник статей и материалов к 85-летию писателя» 26. Джиллиан Портер «Экономика чувств: Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература)» 27. Роман Кацман «Высшая легкость созидания. Русско-израильская литература, вторые сто лет» 28. Джон Гивенс «Образ Христа в русской литературе» 29. Радислав Лапушин «Роса на траве: Слово у Чехова» 30. Лиля Кагановская «Голос техники: Переход советского кино к звуку 1928–1935» 31. Дуглас Роджерс «Недра России: Власть, нефть и культура после социализма» 32. Линда Кук «Посткоммунистические государства всеобщего благосостояния» 33. Сюзанн Амент «Допеть до победы! Роль песни в советском обществе во время Второй мировой войны» 34. Найджел Рааб «И все содрогнулось: Стихийные бедствия и катастрофы в советском союзе» 35. Рабби Йосси Гольдман «"И в пути народ мой. «Гилель» и возрождение еврейской жизни в бывшем СССР"» 36. Барбара Уокер «"Максимилиан Волошин и русский литературный кружок Культура и выживание в эпоху революции"» 37. Рональд Боброфф «Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века» 38. Джудит Кальб «Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы 1890–1940» 39. Донна Орвин «Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой» 40. Людмила Парц «В поисках истинной России. Провинция в современном националистическом дискурсе» 41. Джули Хесслер «Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.)» Для заказа пишите на почту: sales@bibliorossicapress.ru

Представляем участников презентации русскоязычного издания книги «Средневековая музыка и искусство памяти», которая состоится уже в этот четверг (19:00). Регистрация и подключение по ссылке. Анна Мария Буссе Бергер (автор книги) — заслуженный профессор музыки в Калифорнийском университете в Дэйвисе. С 2019 года — почетный член Американского музыковедческого общества. Книга Medieval Music and the Art of Memory удостоена премии ASCAP – Deems Taylor Award и премии Уоллеса Берри от Общества теории музыки. Марина Акимова (переводчик книги) — музыкант, педагог, музыкальный писатель, автор сайтов и статей об известных музыкантах. Данил Рябчиков (научный редактор книги) — руководитель ансамблей старинной музыки «Labyrinthus» и «Medievallica», художественный руководитель международного фестиваля средневековой музыки «Musica Mensurata». Автор книги «Музыкальная история Средневековой Европы» (2019), статей, лекций и серии подкастов о средневековой музыкальной культуре. Создатель и автор сообщества VK «Musica Mensurata» и одноименного Telegram-канала. Роман Насонов — музыковед, доцент Московской консерватории и Московского государственного университета. Елена Двоскина — кандидат искусствоведения, доцент кафедры теории музыки Московской консерватории, старший научный сотрудник Государственного института искусствознания. Михаил Лопатин — кандидат наук, выпускник Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского (2011), дважды стипендиат Гарвардского центра "Вилла И Татти" (2014 и 2020-21), а также фондов Ньютона (2015-17) и Хумбольдта (2017-20). С 2021 года занимает должность исследователя при кафедре музыковедения в университете города Уппсала, Швеция. Среди научных интересов -— итальянская музыка Треченто, вопросы тексто-музыкальных связей, контрапункта и метапоэтики, а также тема сновидений и галлюцинаций в итальянской музыке и поэзии XIV - начала XV века. В данный момент заканчивает работу над монографией, посвященной музыкальной метапоэтике Треченто (планируется к публикации в издательстве Оксфордского университета). До встречи на презентации!

Состояние неопределенности – это новая реальность для нас и нашей планеты. Решающее значение теперь приобретает наша способность понять и осмыслить это состояние. Для этого мы предлагаем обратиться к науке – к признанным работам заслуженных ученых и актуальным разработкам молодых исследователей. В новой серии «Глобальные исследования окружающей среды» команда нашего издательства, опираясь на многолетний опыт издания переводной научной литературы, собрала книги, которые предлагают глобальный подход – такой, который вопреки противоречиям объединяет читателей и предлагает решения ключевых проблем, стоящих перед нами сегодня. Эта серия станет ценным ресурсом для всех, кто интересуется экологией, сохранением окружающей среды и устойчивым развитием. Сара Джэкетт Рэй «Полевой справочник по климатической тревожности: как сохранять хладнокровие на теплеющей планете» Изучая окружающую среду и рассказывая о ней уже более десяти лет, Сара Джэкетт Рэй создала «экзистенциальный набор инструментов» для поколения, озабоченного будущим нашей планеты. Объединив знания из области психологии, социологии и экологических гуманитарных наук, Рэй объясняет, почему и как нам необходимо избавиться от чувства экологической вины и как противостоять выгоранию в нелегкой борьбе за климатическую справедливость. Джозеф Дименто «Полярный сдвиг: Арктика устояла» Как уберечь богатство и красоту Арктики? В своей книге Джозеф Ди Менто старается дать развернутый ответ на этот и многие другие вопросы Автор описывает нынешнее экологическое положение региона, а также конкурирующие идеи о том, как его можно сохранить Это исследование – о прошлом, будущем и настоящем далекого Севера, о его природе, людях и их культурах. #Глобальныеисследованияокружающейсреды #новинки

В первой половине XX века страны Восточной и Центральной Европы превратились в полигон для испытания новой системы взглядов модернизма. Сочетание интернационализма организации CIAM и модернизационных устремлений новых государств, появившихся после 1918 года, позволило архитекторам-модернистам выйти далеко за пределы своих областей — за что порой они были вынуждены платить высокую цену. В своей книге на примере Польши и других стран Мартин Кольрауш рассматривает динамику развития группы архитекторов-модернистов: как они получали квалификацию, как организовывались, общались и пытались жить в стиле модернизма. Об этом и многом другом поговорим с автором книги и приглашенными экспертами на презентации русского перевода книги 24 октября в 19:00. Регистрация по ссылке: https://us02web.zoom.us/webinar/register/WN_YoN5NfAMRT-zySHzxNrhHA Участники презентации: Мартин Кольрауш (автор книги) преподает европейскую политическую историю в Католическом университете Левена (Бельгия). Автор многочисленных работ по истории архитекторы, а также о роли СМИ в жизни общества. Николай Васильев (научный редактор книги) — историк архитектуры, кандидат искусствоведения, доцент НИУ МГСУ, профессор МГАХИ им. Сурикова, автор книг об архитектуре, основатель Телеграм-канала “Видеть и верить” (t.me/seeandbelief). Дмитрий Сухин — дипломированный инженер по специальности архитектура (Берлин 2004), член голландской палаты архитекторов член do.co.mo.mo. и ICOMOS. Архитектор бюро bfp, Берлин. Более 10 лет был сотрудником бюро Эрика ван Эгераата в Роттердаме. Выступает с лекциями и выпускает публикации в России и за рубежом. Татьяна Гнедовская — ведущий научный сотрудник Государственного института искусствознания, доктор искусствоведения (с 2012 г.). Заведующий сектором современного искусства Запада (2017-2021). Член Союза архитекторов России, член Ассоциации искусствоведов. Сфера научных интересов — немецкая архитектура конца XIX — первой половины ХХ века Ксения Малич — историк архитектуры, кандидат искусствоведения, академический руководитель магистратуры Школы дизайна НИУ ВШЭ - Санкт-Петербург. 2009-2019 - научный сотрудник Государственного Эрмитажа, куратор архитектурной программы проекта «Эрмитаж 20/21». Автор монографий и каталогов: «Николай Митурич. Ленинградский архитектор», «Золотое поколение. Модернизм в финской архитектуре и дизайне», «Архитектура по-голландски, 1945-2000», «Сергей Эйзенштейн. «Октябрь» в Зимнем» и др. Дарья Бочарникова — куратор и институциональный советник по Восточной Европе России и Центральной Азии в международном отделении Центра изящных искусств BOZAR (Брюссель, Бельгия). С 2017 г. научный сотрудник Католического университета Левена (Бельгия). «Эта книга начинается с изображение новаторского стеклянного дома и его связи с триадой, образуемой архитекторами, обществом и конкретным регионом в конкретный исторический момент. Тем самым данное исследование стремится ответить на вопрос: почему для Жеромского было ествественно воплощать свои социально-политические фантазии в архитектурных образах — и почему столь многие его современники счиатли это убедительным? Отчасти ответом является тема этой книги — подъем архитекторов модернистов, которые редко становятся предметом исследования как единая группа. Когорта архитекторов, родившихся около 1900 года и овладевших новыми технологиями, в том числе применением стекла, разработала новое представление о том, какова должна быть их профессия и ее цели. Считать себя архитектором-модернистом означало не только строить на современный лад, то есть с использованием самых передовых технологий, но и радикально расширять сферу, которую должна охватывать архитектура, включая туда не только общество, но также культуру и политику. Разумеется, это относилось не ко всем архитекторам, приступившим к деятельности в 1920-е годы и, безусловно, не ограничивалось Польшей Жеромского. Кроме того, как демонстрируют стеклянные дома Жеромского, новые архитектурные устремления могут развиться лишь на фоне меняющихся социальных ожиданий. Именно последний аспект, как будет показано в этой книге, делает архитекторов-модернистов ключевыми предвестниками фундаментальных изменений в Европе в первой половине XX века.» (отрывок из Введения книги)

В «Предвестниках современности» Мартин Кольрауш повествует о том, как в период между двумя мировыми войнами на авансцену общественной жизни востока Центральной Европы вышли архитекторы-модернисты, раздвинувшие рамки своей профессии и бросившие вызов традициям в стремлении построить архитектурную основу нового мира. О том, насколько им удалось реализовать этот амбициозный план, в чем заключалось их новаторство и какую цену пришлось заплатить за приверженность идеалам модернизма, узнаем на презентации русского перевода книги 24 октября, в 19:00. Начать знакомство с темой рекомендуем с интервью, в котором автор делится тем, что вдохновило его на создание книги, о процессе ее написания и рекомендуемой литературе для всех интересующихся архитектурным модернизмом. «Я с удивлением обнаружил, что архитекторы практически не исследовались как группа — а ведь в XX веке эта профессия претерпела значительные изменения» Можете ли вы кратко пояснить читателям-неспециалистам о чем ваша книга? Эта книга о том, как архитекторы-модернисты осваивали новые области -- такие как городское планирование и урбанизм — как они реализовывали себя в проекте модернизации новых государств, появившихся на карте после 1918 года, и как превратились в «предвестников современности» (в оригинале — ‘brokers of modernity’, что дословно можно перевести как «проводники современности» — прим. ред.). В книге анализируется как — на фоне этих процессов — архитекторы переживали глубокие исторические потрясения ХХ века, происходившие в восточной части Центральной Европы. Что или кто вдохновил вас на выбор этой темы? Интерес к роли архитекторов в XX веке возник у меня в период совместной работы с Хайнцом Райфом в Берлинском техническом университете. Я с удивлением обнаружил, что архитекторы до этого практически не исследовались как группа — а ведь в XX веке эта профессия претерпела значительные изменения. Я также давно интересовался востоком Центральной Европы и феноменом государств — таких как Польша — которые заново образовались после 1918 года. Оба эти интереса объединились в книге — надеюсь, что результат оказался продуктивным. Как продвигался процесс написания книги? Обнаружили ли вы что-то удивительное, занимательное или странное при работе с материалом? Я много работал с личной корреспонденцией архитекторов, и одним из моих открытий было то, какими близкими оказались отношения между изучаемыми мной персоналиями. Все они видели себя частью единого модернизационного проекта: преодолевая различные реальные и воображаемые препятствия, они сформировали друг с другом очень тесные взаимосвязи, частью которых до известной степени становится и изучающий их исследователь. С более практической точки зрения книга объединяет изыскания из разных сфер: истории архитектуры, истории науки и техники/технологий, медиа-исследования и другие. Это создавало значительные трудности при сборе материала и написании книги, но одновременно было очень обогащающим и вдохновляющим опытом. Что стоит вынести читателям из вашей книги? Я бы хотел, чтобы читатели осознавали и помнили, что значил проект модернизма для архитекторов, о которых я пишу, в том числе и ту цену, которую им пришлось заплатить за приверженность своим целям и убеждениям. Я также надеюсь, что книга вносит вклад в размышления о том, во что вылилось — подчас очень оптимистичное — стремление архитекторов к улучшению общества начиная с 1960-х годов. Не могли бы вы дать какие-либо рекомендации (книги, блоги, журналы) для тех, кто хотел бы больше погрузиться в эту тему? Я горячо рекомендую всем интересующимся культурной, социальной и политической историей XX века, постараться узнать больше о Международном конгрессе современной архитектуры (CIAM)* — который задал рамки для моей книги. Прекрасное средство для этого — замечательный в визуальном отношении «Атлас функционального города» (‘Atlas of the Functional City. CIAM 4 and Comparative Urban Analysis’), выпущенный цюрихским издательством gta Verlag в 2014 году. Есть ли у вас планы на следующую книгу? О чем она будет? Моя следующая книга будет о феномене, который я называю «технознаменитости» (‘technocelebrities’) — технические эксперты, как, например, архитекторы Ле Корбюзье и Вальтер Гропиус, которые превратились в звезд XX века. Я хотел бы разобраться в медиа и социальных механизмах, которые стояли за этими «технознаменитостями». *Международный конгресс современной архитектуры, CIAM (фр. 'Congrès internationaux d'architecture moderne) — международная организация архитекторов, созданная в 1928 году с целью консолидации архитекторов Европы, для профессионального обмена и в интересах развития современной архитектуры. Источник: https://lup.be/blogs/authors-corner/martin-kohlrausch-brokers-of-modernity Фото автора — @ Rob Stevens Регистрация на презентацию по ссылке: https://us02web.zoom.us/webinar/register/WN_YoN5NfAMRT-zySHzxNrhHA

В преддверии презентации русскоязычного издания книги «Кинематограф оттепели» Лида Укадерова, доцент кафедры киноведения факультета истории искусств университета Райса в Хьюстоне, делится необычными кинореко-мендациями, рассказывает о предпосылках своей работы и вводит в контекст важные для оттепельного кино темы, о которых хочется говорить и сегодня, — феминизм, региональные пространства, кросскультурный диалог и уход от идеологизации. Исследование пространства — довольно неочевидная тема для киноведения. Почему вы решили изучать именно этот аспект кинематографа? Идея пришла ко мне во время просмотра советских фильмов 1950-х и 1960-х годов: я обратила внимание на то, что пространство в них организовано по-особому, иначе — не так, как в традиционном, классическом кинематографе других стран, и не так, как в советском кино других эпох. Кроме того, люди в нем ведут себя иначе: они постоянно ходят туда-сюда, совершают какие-то необычные действия — обнимают стены, прижимаются прямо к земле, по-разному взаимодействуют с пространством — все это смотрится очень интересно, поэтому мне захотелось глубже погрузиться в его топологию. Если «Я шагаю по Москве» Георгия Данелии и «Короткие встречи» Киры Муратовой известны довольно широко, то, к примеру, про «Я — Куба» и «Неотправленное письмо» Михаила Калатозова вспоминают куда реже. Что стало поводом обратиться к этим фильмам? Они показались мне особенными: я думаю, что эти ленты не сводятся к какому-то кинотипу, который воспроизводился бы снова и снова. Я по-прежнему считаю их уникальными: с них в советском кино начинается нечто такое, чего в нем не было раньше. А в некоторых случаях — это особенно верно для Калатозова, «Крыльев» Шепитько и Муратовой — они привнесли новое и в международный контекст. Насколько сильно советские режиссеры находились под влиянием европейского или англоязычного кино тех лет? Были ли они знакомы с французской новой волной или работами Антониони? Я не могу судить наверняка, как часто и как много советские режиссеры смотрели иностранное кино. Но они точно видели достаточно: что-то можно было увидеть во ВГИК, что-то — в кинотеатрах и на фестивалях, на специальных кинопоказах или во время поездок за границу. Здесь сложно говорить именно о влиянии: дело в том, что после Второй мировой кинематограф значительно изменился, и это был глобальный процесс. Его определяли как внутренние факторы (запрос на перемены в общественной жизни — опять-таки, всемирный), так и внешние (те самые киновлияния). Я бы особенно отметила воздействие итальянского неореализма: он привнес в кинематограф ощущение достоверности. Некоторые режиссеры сами отмечали тех, кто на них повлиял (в частности, Лариса Шепитько упоминает Брессона, хотя ничего не говорит об Антониони — но я замечаю почерк Антониони в ее лентах). Влиял ли в свою очередь советский кинематограф на европейское кино? «Летят журавли» в свое время стали международным триумфом, а что можно сказать о других фильмах? Как и в предыдущем случае, с уверенностью говорить сложно. «Восхождение» Шепитько стало знаковой лентой в 1970-е — и американцы, и европейцы были под впечатлением от ее работ. Но впечатление еще не означает влияния. Меня саму поражает сходство между началом «Времени развлечений» Жака Тати и «Я шагаю по Москве» Данелии. Но прямых свидетельств тому, что Тати видел эту ленту, нет; к тому же Тати уже проделывал нечто подобное в предыдущих работах, и я не склонна считать это заимствованием. Советское кино практически не было представлено в международном прокате, так что говорить о влиянии в таких условиях довольно сложно. С другой стороны, стоит отметить важную особенность — взаимодействие режиссеров из «незападных» стран, например Латинской Америки, Африки, Азии, с их советскими коллегами. Многие африканские деятели кино учились во ВГИК — и в этом случае вполне можно говорить о прямом влиянии. Способствовали взаимовлиянию и встречи на кинофестивалях, подобных Ташкентскому, где союзные режиссеры и зарубежные коллеги смотрели работы друг друга. Но эту историю еще только предстоит написать. Принято считать, что советская жизнь была сконцентрирована вокруг Москвы и Ленинграда. Были ли другие регионы представлены в оттепельном кино и насколько широко? Если говорить о кинематографе республик СССР, то да, безусловно. Там изучали свою среду — свои столицы, малые города, природу. Ташкент, Тбилиси, Кишинев, Одесса — все эти города встречаются в кино. Московские и ленинградские студии, конечно, снимали в первую очередь в своих городах, но и у них есть множество лент, снятых в регионах. Что же до фильмов, которые исследую я, то только «Я шагаю по Москве» снят, собственно, в Москве. У всех остальных география широкая. У Шепитько, например, практически вся фильмография региональная — только «Ты и я» снят в Москве (и то частично), а действие остальных лент разворачивается в провинциальных городах, в деревнях — российских и украинских. Поделитесь, пожалуйста, находками о роли женщин-режиссеров в истории советского кино. Я считаю, что фильмы Шепитько и Муратовой крайне интересны и прогрессивны не только с точки зрения гендерной составляющей, но и с точки зрения разнообразия социальной проблематики. То же самое можно сказать и о применяемых Шепитько и Муратовой технических решениях — как пространственных, так и временных. И хотя обе они оказались за пределами международной истории феминистского кинематографа, их вклад в него не меньше, чем вклад Шанталь Акерман или Агнес Варда — хотя их имена, увы, гораздо менее на слуху. Думаю, то, что им удалось создать такие интересные работы, связано с многогранной историей женского движения в имперской России и раннем СССР, которая во многом опередила развитие аналогичных процессов в других странах. Жаль лишь, что этой истории в какой-то момент был положен конец. Какие фильмы вы посоветовали бы посмотреть своим читателям? Если не ограничиваться советским кино, я бы порекомендовала работы Вонга Карвая, Лукресии Мартель и кое-что у Михаэля Ханеке. Сама я очень люблю фильм Райнера Вернера Фассбиндера «Страх съедает душу» — мне никогда не надоедает его пересматривать. Как и «Крупный план» Аббаса Киаростами. Что, на ваш взгляд, самое привлекательное в советском кинематографе? Лично для меня — то, как советское кино играет вокруг идеологии и политики — с ними и против них. В отдельные периоды двадцатого столетия кинематографическая цензура существовала в большинстве стран. Однако именно советская цензура была строже всех прочих и сильнее ограничивала авторов — к тому же финансирование поступало исключительно от государства, так что избежать контроля было довольно затруднительно. И вместе с тем очень многие советские фильмы эстетичны и многослойны — возможно, именно потому, что существовали контроль и цензура. Может, это не самая оригинальная мысль, но лично для меня советский кинематограф наиболее примечателен именно этим. Регистрируйтесь на презентацию (18 октября, 17:30) по ссылке: https://us02web.zoom.us/webinar/register/WN_L2PtLpgmTUCQdC0DvKUzXg

Как советское кино 60-х осмысляло новую архитектуру и городское пространство? Что образы киногероинь и интерьерный дизайн эпохи говорят нам о гендере и положении женщин в те годы? Почему развитие технологий, способствуя эффекту погружения, вместе с тем подчеркивало фрагментарность зрительского опыта? Какие уникальные пространственные решения применяли Георгий Данелия, Кира Муратова и Михаил Калатозов? Об этом и многом другом расскажет новая книга Лиды Укадеровой «Кинематограф оттепели. Пространство, материальность, движение». 18 октября в 17:30 представим русскоязычное издание вместе с автором, переводчиком книги и экспертами. Регистрация по ссылке: https://us02web.zoom.us/webinar/register/WN_L2PtLpgmTUCQdC0DvKUzXg «Невозможно было найти лучшего места, нежели темный зал кинотеатра, чтобы исследовать пространство как сильно ощущаемую реальность, как присутствие, изнутри которого можно заново вообразить и планировать политическое движение». Участники презентации: Лида Укадерова — доцент кафедры киноведения факультета истории искусств университета Райса в Хьюстоне. Родилась в Уфе, училась в университете Мартина Лютера в Галле (Германия), получила степень доктора философии в Техасском университете в Остине. Максим Семенов — историк кино, кинокритик. Автор курса лекций по истории кино в Московской школе нового кино, писал для журналов «Сеанс», «Искусство кино», colta.ru Светлана Пахомова — культуролог, специалист по еврейской культуре, преподаватель истории отечественного кинематографа в МВШСЭН (Шанинка), НИУ ВШЭ, автор текстов о советском, российском и еврейском кино. Денис Вирен — киновед, кандидат философских наук, заведующий сектором современного искусства Запада Государственного института искусствознания, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН, доцент РГГУ. Александр Усольцев — лингвист и переводчик. В числе работ — исследование речевого гендерного поведения персонажей фильма Э. Рязанова "Ирония судьбы, или С легким паром!", а также анализ взаимовлияния творчества В. Набокова и кинематографа. Евгения Смыкова — киновед, автор канала "Кинохвалитель из Санкт-Петербурга", старший преподаватель факультета международных отношений и политических исследований РАНХиГС Санкт-Петербург.

За свою плодотворную карьеру Алтынсарин, казах из рода Кыпшак Среднего жуза, отпрыск знатной, но бедной семьи, достиг достаточно влиятельного положения в местной образовательной сфере. Он работал над этнографией своих земляков-казахов, составлял учебные материалы и переписывался с некоторыми самыми выдающимися востоковедами своего времени. Хотя масштабы его карьеры и прочность его связей с царской администрацией были для того времени исключительными, он стал примером для будущих поколений казахов в их взаимодействии с царским правительством. Его административная служба и интеллектуальный труд позволили ему близко познакомиться с различными идеями и методами управления обширной Тургайской областью (до 1881 года входившей в состав Оренбургского генерал-губернаторства) и ее этнически разнообразным населением. Его биография представляет собой хронику мысли и действий русского империализма в казахской степи второй половины XIX века… …За время своей деятельности Алтынсарин составил собственный репертуар представлений о настоящем и будущем степи. Понятие «казах» («киргиз») как отдельная категория идентичности имело ориенталистские обертона и отчетливо имперскую направленность. Но в руках Алтынсарина оно служило другим целям. Суть группового единства казахов, которую он видел в общем языке и религии, отвечала одним идеям русского правления в степи, но прямо противоречила другим…

Волошин вошел в историю этой культуры, в начале XX века создав свой собственный кружок на Крымском полуострове, на задворках Российской империи. Его кружок существовал в поселке Коктебель, ранее болгарской деревне, который в то время быстро превращался в приморский курорт, излюбленный новой русской образованной элитой. При создании своего кружка Волошин полагался на собственное развитое понимание значения и потенциалов кружковой культуры — как положительных, так и отрицательных — в том виде, в котором он впервые постиг их в детстве, а затем — в ранней молодости, в кружках русских авангардистов конца XIX века. Когда летом все собирались в Коктебеле, он превращался в важнейшую эмоциональную и интеллектуальную гавань, убежище от преобладавшего в то время в литературных кругах авангардного движения — символизма, и способствовал воспитанию нового, более эклектичного поколения постсимволистов.

Русско-японская война дала первые представления о том, каким станет мир после 1914 года. Это была первая современная война, позволившая увидеть, какие разрушения постигнут Европу десятилетие спустя. Это было событие мирового масштаба, но из-за того, что оно происходило на периферии, его значение не было оценено должным образом. В отличие от других войн XX века, Русско-японская война все еще исследована недостаточно. Однако у этой войны были национальные и международные последствия, повлиявшие на ход истории следующего столетия. Мир признал Японию как равную силу — как на Дальнем Востоке, так и в глобальном масштабе. Уже англо-японский союз стал выражением признания Японской империи в качестве равного партнера, однако ее успешная война против русской армии в Маньчжурии стала подтверждением для других европейских держав, что решение Великобритании было верным. Следовательно, война явилась водоразделом в истории Японии, поскольку она способствовала возникновению у японцев чувства национальной гордости, а также политического и военного самосознания; и кроме того, как было описано в третьей главе, война преобразовала японское общество, в частности в том, что касается политической эмансипации масс, пострадавших от конфликта в тылу. Также это привело к восхищению Японией в азиатских и ближневосточных колониях, где японские победы воспринимались как тожество неевропейского мира. Люди в колонизированных регионах по всему миру начали осознавать, что существующий порядок не безальтернативен. Война также имела значительные последствия для Европы и США, поскольку она повлекла за собой исторические события, которые привели к дальнейшим войнам XX века.