Представляем участников презентации русскоязычного издания книги «Средневековая музыка и искусство памяти», которая состоится уже в этот четверг (19:00). Регистрация и подключение по ссылке. Анна Мария Буссе Бергер (автор книги) — заслуженный профессор музыки в Калифорнийском университете в Дэйвисе. С 2019 года — почетный член Американского музыковедческого общества. Книга Medieval Music and the Art of Memory удостоена премии ASCAP – Deems Taylor Award и премии Уоллеса Берри от Общества теории музыки. Марина Акимова (переводчик книги) — музыкант, педагог, музыкальный писатель, автор сайтов и статей об известных музыкантах. Данил Рябчиков (научный редактор книги) — руководитель ансамблей старинной музыки «Labyrinthus» и «Medievallica», художественный руководитель международного фестиваля средневековой музыки «Musica Mensurata». Автор книги «Музыкальная история Средневековой Европы» (2019), статей, лекций и серии подкастов о средневековой музыкальной культуре. Создатель и автор сообщества VK «Musica Mensurata» и одноименного Telegram-канала. Роман Насонов — музыковед, доцент Московской консерватории и Московского государственного университета. Елена Двоскина — кандидат искусствоведения, доцент кафедры теории музыки Московской консерватории, старший научный сотрудник Государственного института искусствознания. Михаил Лопатин — кандидат наук, выпускник Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского (2011), дважды стипендиат Гарвардского центра "Вилла И Татти" (2014 и 2020-21), а также фондов Ньютона (2015-17) и Хумбольдта (2017-20). С 2021 года занимает должность исследователя при кафедре музыковедения в университете города Уппсала, Швеция. Среди научных интересов -— итальянская музыка Треченто, вопросы тексто-музыкальных связей, контрапункта и метапоэтики, а также тема сновидений и галлюцинаций в итальянской музыке и поэзии XIV - начала XV века. В данный момент заканчивает работу над монографией, посвященной музыкальной метапоэтике Треченто (планируется к публикации в издательстве Оксфордского университета). До встречи на презентации!

Новая рецензия на книгу Элианы Адлер «В их руках. Девичье образование в Российской империи» от Александра Львова для проекта ДаSeptember называется «Образование в тени Большого брата» https://telegra.ph/Adler-09-11 «Книга Элианы Адлер богата подробностями (иногда суховатыми, иногда весьма вкусными), почерпнутыми из первоисточников, и она не навязывает читателю однозначного понимания представленного материала. Я прочитал ее книгу — в несколько анархистском ключе — как историю горизонтальной самоорганизации в женском образовании, вытесненной на обочину истории возникшими в новом еврейском мире вертикалями власти. Вы можете прочитать эту книгу иначе. Особенно, если у вас есть интерес к тупикам истории и скрытым в них нереализованным возможностям — тем самым, в которых Вальтер Беньямин угадывал «слабую мессианскую силу»

с 15 по 31 августа 30% на книги: 1. Роберт Вейнберг «Кровавый навет в последние годы Российской империи: процесс над Менделем Бейлисом» 2. Роман Кацман «Неуловимая реальность: Сто лет русско-израильской литературы (1920-2020)» 3. Олег Прокофьев «Свеченье слов. Поэтические произведения» 4. Марат Гринберг ««Я читаюсь не слева направо, по-еврейски: справа налево». Поэтика Бориса Слуцкого» 5. Евгений Аврутин «Велижское дело: Ритуальное убийство в одном русском городе» 6. Анджела Бринтлингер «В поисках «полезного прошлого» Биография как жанр в 1917-1937 годах. Анджела Бринтлингер» 7. Лина Бернштейн «Магда Нахман. Художник в изгнании» 8. Льюис Бэгби «Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского» 9. Эжени Маркезинис «Андрей Синявский: Герой своего времени?» 10. Эдит Клюс «Россия на краю: Воображаемые географии и постсоветская идентичность» 11. Максим Д. Шраер «Антисемитизм и упадок русской деревенской прозы: Астафьев, Белов, Распутин» 12. Кэрол Аполлонио «Секреты Достоевского. Чтение против течения» 13. Эдит Клюс «Россия на краю: Воображаемые географии и постсоветская идентичность» 14. Составители и ответственные редакторы Геннадий Эстрайх и Александр Френкель «Советская Гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Т. 1» 15. Екатерина Евтухова «Серп и крест: Сергей Булгаков и судьбы русской религиозной философии (1890–1920)» 16. Жужа Хетени «Сдвиги. Узоры прозы Nабокоvа» 17. Льюис Г. Сигельбаум «Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России» 18. Ксана Бланк «Как сделан "Нос". Стилистический и критический комментарий к повести Н. В. Гоголя» 19. Амелия М. Глейзер «Литературная черта оседлости: от Гоголя до Бабеля» 20. Елена Гощило, Боженна Гощило «Выцветание красного: Бывший враг времен холодной войны в русском и американском кино 1990-2005 годов» 21. Дов Шварц «Религиозный сионизм: история и идеология» 22. Роберт Аргенбрайт «Москва строящаяся: Градостроительство, протесты градозащитников и гражданское общество» 23. Генри Пикфорд «Мыслить как Толстой и Витгенштейн: искусство, эмоции и выражение» 24. Ольга Симонова-Партан «Странствующие маски. Итальянская комедия дель арте в русской культуре» 25. Редакторы-составители: Роман Кацман, Клавдия Смола, Максим Д. Шраер «Параллельные вселенные Дэвида Шраера-Петрова. Сборник статей и материалов к 85-летию писателя» 26. Джиллиан Портер «Экономика чувств: Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература)» 27. Роман Кацман «Высшая легкость созидания. Русско-израильская литература, вторые сто лет» 28. Джон Гивенс «Образ Христа в русской литературе» 29. Радислав Лапушин «Роса на траве: Слово у Чехова» 30. Лиля Кагановская «Голос техники: Переход советского кино к звуку 1928–1935» 31. Дуглас Роджерс «Недра России: Власть, нефть и культура после социализма» 32. Линда Кук «Посткоммунистические государства всеобщего благосостояния» 33. Сюзанн Амент «Допеть до победы! Роль песни в советском обществе во время Второй мировой войны» 34. Найджел Рааб «И все содрогнулось: Стихийные бедствия и катастрофы в советском союзе» 35. Рабби Йосси Гольдман «"И в пути народ мой. «Гилель» и возрождение еврейской жизни в бывшем СССР"» 36. Барбара Уокер «"Максимилиан Волошин и русский литературный кружок Культура и выживание в эпоху революции"» 37. Рональд Боброфф «Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века» 38. Джудит Кальб «Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы 1890–1940» 39. Донна Орвин «Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой» 40. Людмила Парц «В поисках истинной России. Провинция в современном националистическом дискурсе» 41. Джули Хесслер «Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.)» Для заказа пишите на почту: sales@bibliorossicapress.ru

Делимся внутриредакционными секретами и рассказываем про сердце книжной обложки —помещенное на ней изображение. Дизайн обложек —пожалуй, один из самых увлекательных этапов изготовления книги. Хорошая обложка, как известно, способна рассказать об издании очень многое, и сегодня мы предлагаем читателям небольшой экскурс в историю обложек «Библиороссики». Анна Мария Буссе-Бергер «Средневековая музыка и искусство памяти» Красочное изображение льва в старинном манускрипте – не что иное как прием запоминания консонансов: кварта (1) — пасть, квинта (2) — первая передняя лапа, октава (3) — вторая, унидецима (4) — первая задняя лапа, дуодецима (5) — вторая, а две октавы (6, 7) хвост. Глядя на эту замечательную иллюстрацию, музыканты постигали гармонию, которая еще с Античности определялась как одна из важнейших категорий музыки. Лев и интервалы. Лондон, British Library, Harley 2637, fol. 40v. Карл Герт «Бесконечный капитализм. Как консьюмеризм свёл на нет коммунистическую революцию в Китае» «Покупай все что нравится, С каждым годом жизнь улучшается!» — такая ода восторженная консюмеризму помещена на пропагандистском баннере шанхайского Универмага № 1: здесь имелся ресепшн с телефонами, ящик для отзывов и самый первый эскалатор во всем Китае. Заманчиво, не правда ли? Подробнее об этой знаковой для города постройке – вот тут: https://magazeta.com/arc-daxin Постер для Универмага № 1. Шанхай, 1955. Chen Fei, Shanghai huapian chubanshe Барбара Энгель «Женщины в России. 1700–2000» Нет, перед вами вовсе не скучающие ученицы сельской школы, а участницы конференции трактористок 1935 года. «Будем работать ударно, пусть тогда осмелятся сказать, что нам [женщинам] не место за рулем трактора!» Участницы конференции трактористок, Кремль, 1935 год Элиана Адлер ««В их руках»: девичье еврейское образование в Российской империи» Ступени, знамя и факел, трудолюбивые школьницы — на что похоже? Правильно: это обложка юбилейной брошюры девичьего училища Д. Куперштейна в Вильне. Присмотревшись внимательно, можно угадать год ее выпуска. Обложка брошюры, посвященной двадцатой годовщине открытия женского девичьего училища Д. Куперштейна в Вильне Андриан Ваннер «Двуязыкая муза. Авторский перевод в русской поэзии» Резьба по дереву авторства Кандинского символизирует двуязыкость музы в самом широком смысле: сменив палитру на пишущую машинку, Кандинский не просто экспериментировал в другой области творчества – он писал на неродных языках. Резьба из альбома «Звуки», 1913 год Материал подготовила Ольга Петрова

Продолжаем знакомить наших читателей с подсерией «Музыковедение» серии «Современная европеистика». Сегодня в центре внимания книга директора института музыковедения Цюрихского университета Лауренца Люттекена «Музыка Ренессанса. Одна культурная практика в мечтах и реальности». Мы решили побеседовать с автором, чтобы разобраться в том, какие сложности таит в себе изучение эпохи Возрождения с музыковедческой точки зрения, что нового этот период привнес в мировую музыкальную культуру и что роднит музыку с языком. Ваша книга называется «Музыка Ренессанса: мечты и жизнь одной культурной практики». Насколько важно изучать музыку в культурном контексте? Какие задачи вы ставили себе при работе над книгой? В музыковедении термин «Ренессанс» является весьма спорным. Для адекватного его понимания и применения неизбежно требуются более широкая культурная история и культурный контекст. Книга не задумывалась как анализ истории только композиции, сочинения музыки; скорее она о сложной ситуации, в центре которой находится понятие «восприятие». Насколько важен для понимания музыки Ренессанса анализ связи с Античностью? Лейтмотивом в изучении Ренессанса в целом является поиск нового, иного взаимоотношения с античностью. Так было, есть и будет. Вместе с тем, применительно к музыке, где не было продуктивной связи с античностью (за исключением музыкальной теории), это всегда составляло и основную проблему. Однако главные действующие лица XV века были об этом хорошо осведомлены. Уже в случае с Иоанном Чикониа (Johannes Ciconia) можно увидеть, что это не был вопрос «античной» музыки как таковой, но способов (модусов) функционирования музыки, пришедших из античности. Что отличает музыку эпохи Возрождения от предшествующих эпох, с точки зрения жанров, назначения и взаимоотношения музыки и языка? В период Ренессанса отношение к музыке претерпело фундаментальные изменения. С одной стороны, это связано с музыкальным произведением искусства в эмфатическом смысле (что является новым явлением), а с другой стороны – с идеей, что музыка может создавать собственную историю. Эти два аспекта существенно повлияли на восприятие музыки даже в тех областях, которые не нашли отражения в памяти и письме. Идея памяти, memoria (в отношении музыки, исполнителей, способов размышления и понимания) была столь же нова, как и идея о том, что в музыке есть что-то от «языка» в плане риторического обращения к слушателям. Для кого, главным образом, предназначалась сочиняемая в этот период музыка? Была ли музыка только прерогативой высших слоев общества? Музыкальная жизнь в XV и XVI веках (и это также новый факт) была на удивление богатой и разнообразной. Существовали четкие идеи о том, для кого и когда предназначался тот или иной тип музыки. Однако тот факт, что только небольшая часть музыки осталась в музыкальной памяти, отнюдь не позволяет сделать каких-либо социальных выводов. Тем не менее, можно сказать, что первостепенное значение придавалось все же «фигуре» композитора, наиболее ранним и ярким воплощением которой был Гийом Дюфаи (фр. Guillaume Dufay). Какие государства и города были центрами создания и исполнения ренессансной музыки? Какие факторы повлияли на это? Возникновение конкурирующих музыкальных центров – основная черта этого периода. Существенным фактором было возникновение чрезвычайно мобильной музыкально-клерикальной элиты, которая очень по-разному и в разных контекстах формировала эти центры. Важнейшую роль, особенно начиная с понтификата Папы Евгения IV, играла папская капелла, которая функционировала как институциональная модель (с точки зрения организации, социальной структуры, оплаты и т.д.). Еще одной поразительной характеристикой Ренессанса было то, что еще в начале XV века количество музыкальных центров (таких как Рим, Флоренция, Падуя, Савойя и других) было умеренным, однако к 1600 году их количество и масштаб стали колоссальными, и не только в Европе. На какую читательскую аудиторию рассчитана книга? Что могут вынести для себя читатели, прочитавшие книгу? Безусловно, книга ориентирована на музыковедов и музыкантов, занимающихся этим периодом. Но не только. Она представляет, в силу своего сконцентрированного и в то же время обзорного характера, попытку сфокусироваться на музыкальном Ренессансе в более широком культурно-историческом контексте (а также отойти от традиционных категорий, таких как стиль, школы и т.д.). По этой причине она также нацелена на историков, историков искусства и в целом на всех тех, кто интересуется этой «эпохой». И конечно же, за всем этим стоит желание поместить изучение музыки этого периода в более широкий контекст продуктивного междисциплинарного диалога. Если книга сможет послужить новым импульсом для этого диалога, ее главная цель будет достигнута. Вопросы задавала Валентина Кучерявенко

Знакомьтесь: первая книга в серии «Европеистика. Музыковедение» — «Средневековая музыка и искусство памяти». С ее автором, Анной Марией Буссе Бергер, мы обсудили, какая музыкальная культура доминировала в Средние века — письменная или устная, — какими мнемоническими приемами пользовались исполнители и сочинители и почему запоминание музыки было сродни заучиванию текстов. Поздравляем с выходом русскоязычного издания. Как зародилась идея написания книги? До того как приступить к написанию этой книги я только закончила работу над другой — о происхождении и эволюции мензуральной нотации. В начале XIV века теоретики музыки и композиторы ввели в полифоническую музыку тактовые размеры, что позволило впервые однозначно указать длительность каждой ноты. А это, в свою очередь, привело к развитию контрапункта — одновременного сочетания двух или более самостоятельных мелодических голосов. После того, как та, первая, книга была готова, я решила заняться обратной проблемой — устной передачей музыки в средневековой полифонии. Меня сразу же поразили три момента. Во-первых, многие полифонические произведения передаются со значительными отличиями в версиях, до такой степени, что становится понятно: зачастую они не копируют другие версии, а заново сочиняются. Во-вторых, я также осознала, что даже с появлением однозначной системы музыкальной записи певцы в соборах и монастырях продолжали запоминать огромные объемы песнопений и полифонической музыки. Возникает вопрос: зачем им было переписывать рукописи и при этом продолжать запоминать музыку? И в-третьих, изучение трактатов по музыкальной теории показало, что предписания о том, как следует сочинять полифонию, были очень размытыми. Поэтому с самого начала я знала, что нужно исследовать процесс сочинения произведений. И довольно быстро убедилась, что большая часть этого процесса происходила в уме. На какие предыдущие исследования опирается ваша книга, а каким, наоборот, бросает вызов? Каталогизация средневековой полифонии была впервые проведена в 1910 году великим немецким музыковедом Фридрихом Людвигом в его труде Repertorium. Это впечатляющий каталог, равных которому нет по сей день. Однако у него имеется один недостаток: Людвиг был убежден, что средневековая полифоническая музыка могла создаваться только письменно. Он не рассматривал даже возможности устного сочинения и передачи музыки. Основательных исследований влияния искусства памяти (запоминания) на полифоническую музыку до сих пор не предпринималось, однако было опубликовано несколько важных книг по литературе и интеллектуальной истории, в частности «Искусство памяти» Франсис Йейтс и «Книга памяти» Мэри Каррутерс. Последняя в частности, отчетливо продемонстрировала, что внедрение письма не устранило практику заучивания, но привело к появлению новых способов «запечатления» текстов в памяти. В своей книге вы исследуете влияние искусства памяти, ars memorativa, на сочинение и исполнение музыки в Средние века. Насколько велико было это влияние и какую роль в этом сыграла музыкальная культура того времени? До недавнего времени большинство ученых полагало, что с разработкой однозначной системы нотной записи отпала необходимость воспроизводить песенные произведения по памяти. Сейчас же становится очевидным, что все обстояло с точностью до наоборот: система нотации и переписывание рукописей делали запоминание точным. Более того, в течение своей жизни певцы накапливали в памяти огромный архив. После заучивания григорианского хорала они могли приступать к интервальным последовательностям, которые систематически запоминались. После этого они переходили к формулам, изучали какие формулы подходят для начала и конца. Этот огромный мысленный архив позволял певцам не только импровизировать, но и составлять в уме композиции. Они не пользовались бумагой или пергаментом, а вместо этого визуализировали сложные полифонические структуры прямо у себя в голове. Известно, что около 1600 полифонических произведений пелись по памяти или импровизировались, т.е. создавались в момент исполнения. Какие техники использовались певцами для запоминания музыки и последующего ее воспроизведения? Что можно было бы позаимствовать современным музыкантам? Самая важная техника для запоминания музыки — это классификация и разделение. К примеру, заучивая григорианский хорал, певцы должны были запомнить тысячи антифонов. Около 800 года музыкальные теоретики стали анализировать многочисленные мелодии в соответствии с их интервальным рисунком. Они задавались вопросом, где находятся полутоны и финалис (тон, которым оканчивается хорал). Как следствие, все антифоны должны были относиться к одному из восьми различных модусов (ладов). Затем хорал подвергался дополнительной классификации в соответствии с литургическим календарем, началом мелодии и алфавитным порядком. Таким образом в каждой группе оставалось запомнить только двенадцать антифонов. Та же самая техника применялась при запоминании интервальных последовательностей. Трактаты призывали указывать каждую отдельно взятую интервальную последовательность и запоминать их. В результате, певец имел их все «в активе» и мог либо импровизировать, либо сочинять произведения письменно. Думаю, что аналогичные техники могли бы использоваться и сегодня для запоминания песен и музыки. Насколько способы запоминания музыки в Средние века отличались, скажем, от мнемонических техник, используемых для запоминания текстов? Сочиняя в уме детально разработанные пьесы, композиторы пользовались мнемоническими приемами, аналогичными тем методам, которыми пользовались для создания своих произведений ораторы и писатели. По всей видимости, ряд методов был позаимствован сочинителями изоритмических мотетов у сочинителей вербальных текстов. Во-первых, текст мог быть записан или визуализирован, и только записанный или воображаемый текст можно было точно воспроизвести в памяти. Во-вторых, для того, чтобы ее можно было запомнить, пьеса должна была обладать четкой структурой. Структура могла вызывать ассоциации с домом, зданием монастыря или представлять собой просто схему. Данные из теории музыки свидетельствуют о том, что композиторы сначала составляли контур всей композиции, затем распределяли по нему текст и, наконец, разрабатывали изоритмические тальи по разделам — возможно, согласно какой-то координатной сетке. Точнее, композитор использовал мнемонические приемы для того, чтобы организовать как крупную структуру мотета, так и заполнение различных его частей. Он начинал с того, что извлекал из своего мысленного реестра песнопений тенор, оформлял его при помощи повторяющихся мелодических рисунков (colores), а затем разделял на более короткие повторяющиеся ритмические блоки (тальи). Оформление тенора определяло и оформление других голосов. Для каждой последовательности в теноре существует лишь ограниченное число доступных интервальных последовательностей. Затем, когда общий план был уже определен, сочиняющий или исполняющий пьесу композитор визуализировал при помощи нотного стана не только всю ее структуру, но также и интервальные последовательности. Ваша книга носит междисциплинарный характер. Каким группам читателей, помимо музыковедов, она будет интересна? Что может вынести для себя из книги читатель-неспециалист? Мою книгу читали литературоведы и религиоведы, а также историки. Помимо них, моей работой заинтересовались этномузыковеды, которые многие годы изучают вопросы устности и письменности. Полагаю, самый главный вывод книги заключается в том, что устная и письменная традиции сосуществовали даже после появления однозначной системы нотации. Музыкальная нотация не заменила собой запоминание, но привела к новым способам заучивания музыки и создания композиций в уме. Вопросы задавала Валентина Кучерявенко

В преддверии презентации книги «Искусство и культура Скандинавской Центральной Европы. 1550–1720» мы поговорили с ее автором, Кристоффером Невиллом, и узнали, как родилась идея создания книги, что важнее – национальная или транснациональная история, что происходило с европейским искусством в XVII веке, справедливо ли представление о скандинавских странах раннего Нового времени как о «периферии» Европы и, наконец, как искусство может стоять на службе у дипломатии. Презентация книги состоится 9 июня в 19:00, регистрация по ссылке. Поздравляем с выходом книги на русском языке. Как изначально возникла идея ее написания? Благодарю! Книга началась с диссертации, которая немного вышла из-под контроля. Диссертация моя была посвящена жившему в середине 17-го века архитектору Никодемусу Тессину Старшему, который был родом из города Штральзунда на севере Германии, но карьеру сделал в Стокгольме. По мере написания диссертации я продолжал размышлять о более широком контексте, и особенно о том, что Тессин был одним из сотен людей, которые в те годы оказывались в Швеции, попадая туда в основном через более известные области Центральной Европы. Я видел в этом более важный аспект истории, и эта убежденность в конце концов привела к написанию книги. Можно сказать, что Ваша книга относится к области культурной географии. Насколько вписана была художественная культура скандинавских стран (в первую очередь придворная культура Дании и Швеции) в общий центральноевропейский контекст: превалировали ли процессы интеграции или, наоборот, происходило усиление национальной идентичности? Считаю, что скандинавские страны были важнейшей частью центральноевропейского контекста, и на то есть несколько причин. Вот некоторые из них: датские и шведские правители были одновременно и князьями Священной Римской Империи, что само по себе делало их государства неотъемлемой частью Центральной Европы. Более того, они были королями — и на пике своего правления довольно могущественными — что ставило их выше других имперских князей, кроме самой императорской фамилии. Из-за того, что оба королевства довольно рано приняли лютеранство, они стали играть первостепенную роль в конфессиональных вопросах, столь важных для XVI и XVII веков. Создававшееся для этих королевских дворов искусство отражает эту важную роль. Какая-то его часть производилась «на местах» в самих королевствах, другая — импортировалась из других государств, но в основной своей массе искусство это следует тем же тенденциям, которые заметны и в других странах Центральной Европы. Это обусловлено отчасти тем, что многие художники происходили из других стран Центральной Европы или работали там, а отчасти тем, что искусство создавалось для сходной аудитории в других частях общего региона, а следовательно должно было быть понятным везде. Почему важно рассматривать культурные и художественные процессы не только в рамках национальных нарративов отдельных стран, но и на транснациональном уровне? В какой-то мере важно и то, и другое. Оба подхода к историографии также имеют свои собственные контексты. Конец XIX и начало XX века были периодом становления профессиональной историографии, что совпало с периодом ярко выраженного национализма, который также повлиял на то, как историки воспринимали предмет своих исследований. Сейчас мы живем в мире, увлеченном глобализмом, и глобальная история воспринимается как нечто актуальное. Однако, с течением временем и этот подход уйдет в прошлое. В нашем случае многие творцы и их работы частично представлены в более или менее обособленных литературах, иногда фрагментированных настолько, что их значимость утрачивается. Аналогичным образом, и более общие тенденции в творчестве любого рода — художественном, литературном, военном и так далее — могут оказаться размытыми. В то же самое время, транснациональная или глобальная историография как правило зависит от ученых, работающих локально, поскольку более глобальная историография не в силах брать на себя тяжелый труд по извлечению информации из архивов, разбросанных по всему континенту или миру. Бытует мнение, что ведущими странами рассматриваемого периода в культурном отношении были Италия, Франция, Германия и Нидерланды, а остальные страны в основном перенимали и адаптировали их достижения. Насколько Швеция и Дания прибегали к «импорту», «заимствованию», а возможно и «присвоению» зарубежных мастеров и самого искусства? Призвана ли ваша книга развенчать какие-либо мифы или стереотипы в этом отношении? Это интересный вопрос, поскольку он в какой-то мере затрагивает самую суть книги. История итальянских искусства и культуры в целом необыкновенно богата, но отдельные города или центры гораздо более разнородны. Даже Рим, с его исключительным наследием, имел «период застоя» в XIV и начале XV вв. Мало кто изучает Флоренцию в XVII-XVIII вв. Или Венецию в XVII веке. (Хотя я лично думаю, что искусство Венеции и Флоренции того периода представляет гораздо больший интерес.) Что касается Милана, то периодом исследования чаще всего становится конец XV века, когда нам находились Донато Браманте и Леонардо да Винчи. Немецкие дворы и свободные города (особенно Нюрнберг и Аугсбург) в начале XVI века давно считаются источниками уникальных произведений искусства. Относительно недавно была признана ценность придворной культуры Мюнхена и Праги. Века XVIII и XIX также были признаны важными, благодаря, например, тем значимым проектам, которые создавались в Вене, Дрездене и Берлине около 1700 года. Но как и в Италии, творческая энергия перемещалась от двора ко двору в зависимости от того, где на тот момент были сосредоточены деньги и культурные амбиции. Ученые давно задаются вопросом, почему в германском мире XVII век был настолько невыразительным. Мой ответ — он таким не был! Просто вместо того, чтобы двигаться, скажем, от Нюрнберга к Мюнхену, эта творческая энергия переместилась на север, в Данию и Швецию. На самом деле она всегда там находилась, мы просто ее не там искали. Какие стили и жанры искусства были определяющими для искусства скандинавских стран того периода? Прослеживается ли здесь какие-то специфичные черты, отличающие скандинавские страны от центральноевропейских стран? Схожесть с остальной частью Центральной Европы действительно значительная, с той только оговоркой, что и в остальной части Центральной Европы присутствовала большая вариативность. Наиболее близкие параллели можно провести с немецкими землями. Это объясняется и географическим соседством, и тем, что скандинавские короли (и большая часть знати) были в целом более тесно связаны с немецкой аристократией. Внутри этой более ограниченной части Центральной Европы мы можем отметить сильный акцент на репрезентации монаршей власти. Здесь сложно давать точные определения: это нестандартная категория истории искусства, которая может принимать разные формы. Однако, в этом контексте непропорционально большую роль по отношению к другим видам искусства играла архитектура. Довольно красноречив тот факт, что определение репрезентации королевской власти в Швеции в конце XVII века приобрело значимость в Берлине когда 1701 году электор Бранденбурга стал королем Пруссии. Ваша книга имеет междисциплинарный характер, так как повествует не только об искусстве и культуре Центральной Европы раннего Нового времени, но и об истории дипломатии, военной политики, религии… Для какого читателя в первую очередь написана эта книга? Одной из целей книги было познакомить с искусством и культурой этой части мира читателей, которым о ней практически ничего не известно. Я не смог бы говорить о Дании в XVI веке без обсуждения раннего (и основательного) принятия страной лютеранства. Так же как и не мог бы объяснить внезапную значимость Швеции в 17-м веке без чрезвычайного успеха страны в Тридцатилетней войне (1618-1648). Реформационный конфессионализм и военные столкновения также имели очень конкретные последствия для культуры и искусства, как я поясняю в книге. И оба этих исторических феномена были также фундаментальным образом связаны с тем важным положением, которое эти королевства занимали в Центральной Европе в целом. На английском языке (и других языках) написаны труды о дипломатической и военной истории, поэтому я не писал (и не мог писать) об этом подробно. Тем не менее, читатель-неспециалист сможет составить себе общее представление и об этих исторических аспектах. С достаточно неожиданной стороны раскрывается в книге взаимосвязь искусства и дипломатии. Можно ли утверждать, что многие придворные художники были одновременно и искусными дипломатами? Придворные художники в целом должны были быть дипломатами, поскольку им часто приходилось иметь дело с «трудными» личностями или пытаться разрешить неминуемо возникающие при дворе сложные ситуации. Часто они поддерживали прямой контакт с самими принцами, поскольку регулярно писали придворные портреты и выступали экспертами в художественных вопросах. Большинство востребованных художников в ходе обучения много путешествовали и в процессе изучили множество языков, что было важно при посредничестве между разными сторонами. Однако, часто упускается из виду тот факт, что у лучших из художников-дипломатов был существенный авторитет, что наделяло их даром убеждения. Даже конфликтующим друг с другом принцам могли нравиться работы какого-то одного конкретного художника, и это давало общую почву для ведения переговоров. Ваше исследование оперирует большим количеством историографических источников. С какими архивами вам довелось поработать? На какие источники стоит обратить внимание тем, кто интересуется данной темой? Скандинавские архивы в целом очень хорошо организованны и полезны. Однако, имеются многочисленные источники-публикации, включая недавние, которые нелегко найти. При работе с таким проектом расстраивает то, что за пределами Скандинавии сложно найти даже основную опубликованную литературу по этой теме. Не меньшую сложность может представлять поиск нескандинавской литературы в Скандинавии. Для этого приходилось использовать в качестве архивов библиотеки, для чего, в свою очередь, потребовалось несколько поездок. Русскоязычное издание вашей книги вышло в мае. Чего вы бы хотели пожелать читателю, читающему вашу книгу по-русски? Как и во многих других книгах о культуре Центральной Европы, в моей книге Россия предстает по большей части в контексте основания Санкт-Петербурга. Другая версия этой книги, которая вероятно была бы в два раза больше по объему, могла бы содержать информацию о военных столкновениях между Швецией и Россией в XVI веке, к примеру, в восточной Балтике. Однако и в данной, более ограниченной, версии взаимодействие между художниками, знатью и принцами, на мой взгляд, очевидно. Я считаю, что та богатая культура, которая сформировалась во всем регионе, во многом была результатом сотрудничества и обмена опытом между ними. Спасибо вам и приятного чтения! Вопросы задавала Валентина Кучерявенко * На иллюстрациях: 1. Кристоффер Невилл (фотография с сайта Калифорнийского университета в Риверсайде) 2. Швеция и ее территории после 1660 г. (карта из книги) 3. Джамболонья. Великий герцог Тосканский Козимо I (иллюстрация из книги) 4. Никодемус Тессин Старший. Дворец Дроттнингхольм, под Стокгольмом. Строительство начато в 1662 году. (иллюстрация из книги) 5. Король Дании Кристиан IV. Около 1614 г. (иллюстрация из книги)

Как происходило развитие визуальной культуры и архитектуры скандинавских стран и превращение их в важные культурные центры? Насколько важную роль играл в этом патронаж королевских дворов? Какое влияние культурные амбиции Дании и Швеции и соперничество между ними оказали на центральноевропейские страны? Почему в период Реформации и Тридцатилетней войны искусство неожиданно стало расцветать в Балтийском регионе? Ответы на эти и другие вопросы вы найдете в русскоязычном издании книги Кристофера Невилла «Искусство и культура Скандинавской Центральной Европы. 1550–1720». 9 июня в 19:00 поговорим о книге с автором и экспертами. Участие бесплатное, регистрация по ссылке: https://us02web.zoom.us/webinar/register/WN_z8ZaU_fuSGuISFRa3-ivTQ#/ Автор: Кристофер Невилл — профессор истории искусств в Калифорнийском университете в Риверсайде, специалист по истории искусства и культуре раннего Нового времени в Северной Европе. Автор книг Nicodemus Tessin the Elder: Architecture in Sweden in the Age of Greatness (2009) и Queen Hedwig Eleonora and the Arts. Court Culture in Seventeenth-Century Northern Europe (в соавторстве с Лизой Ског). Статьи Невилла публиковались в журналах Art History, Journal of the Society of Architectural Historians, Journal of the History of Ideas, Renaissance Studies, Wiener Jahrbuch für Kunstgeschichte. Спикеры: Ольга Ермакова (переводчик книги), доцент кафедры скандинавской и нидерландской филологии СПбГУ. Область научных интересов — норвежский язык, история норвежского языка и литературы. В числе разработанных курсов — история скандинавской литературы XVI-XIX вв. Евгений Ходаковский, доктор искусствоведения, зав. кафедрой истории русского искусства Санкт-Петербургского государственного университета. Амина Батанова, выпускница факультета истории искусства РГГУ, в 2021 году защитила диссертацию о норвежском художнике Николае Аструпе. В настоящее время в качестве независимого исследователя принимает участие в научных конференциях, выступает с публичными лекциями и ведет телеграмм-канал «Северный ветер» об искусстве скандинавских стран. Александр Толстиков, доцент кафедры зарубежной истории, политологии и международных отношений Петрозаводского государственного университета. Сфера научных интересов — история российско-шведских отношений, а также Швеции и Финляндии в XV-XVII вв.

В преддверии завтрашней презентации книги «Китай при Мао», которая состоится в 19:00, публикуем интервью с автором, специалистом по политической социологии – Эндрю Уолдером. Читайте, готовьтесь принять участие и конечно же не забудьте зарегистрироваться: https://us02web.zoom.us/webinar/register/WN_6asul0elQ9CRxFfL6qCCRA#/registration – С чего начался Ваш интерес к Китаю? – Все началось в yниверситете, где я изyчал политологию; на третьем кyрсе. Это был 1973–1974 год, Никсон только что вернyлся из Китая, про Китай много писали в прессе и говорили в новостях, фотографии премьера Чжоу Эньлая и председателя Мао украшали обложки всех журналов. Меня в первую очередь заинтересовала китайская политическая теория: в Китае сложился особый марксизм, совсем не такой, как в Советском Союзе. Особенно меня привлекало то, что мы тогда очень мало знали об этой стране, в отличие от СССР. Конечно, сейчас ситуация изменилась. С 1980 года я часто посещаю Китай и провожу там самое меньшее три месяца в год. – Сложно ли изучать Китай иностранцу? – Нет, потому что Китай не кажется мне чужим. Я бывал там столько раз, что чувствую себя как дома. Наверное, если я сейчас приеду в Германию, мне будет там гораздо сложнее. Да, люди будут на меня похожи, но я не знаю языка и не смогу там объясниться. К тому же в Китае очень сильна традиция уважать учителей и ученых. Даже в американских университетах китайские студенты очень вежливые и почтительные. Кроме того, я постоянно общаюсь с китайцами, даже находясь в США. Например, семья моей жены – они жили в Китае до 1949 года, до победы Мао, а потом переехали в Гонконг. – Можно ли сказать, что китайское мышление отличается от европейского? – Я думаю, они довольно похожи. Мой дядя занимался бизнесом, у него было много проектов в азиатских странах. Он ездил в Японию, Корею, даже посещал Китай еще при жизни Мао, когда это была очень закрытая страна. Он говорил, что из всех азиатских культур китайская больше всего похожа на западную: люди были более открытые, чем в соседних странах, с ними было легче общаться. Еще дядя считал – и я согласен с ним, – что для китайцев важна семья, что они ценят трудолюбие и не очень религиозны, если говорить о соблюдении ритуалов. В принципе это похоже на европейские или американские ценности. – А в том, что касается общественного устройства, есть сходства между Китаем и западным миром? – В средневековом Китае коммерция была развита не хуже, чем в Европе. И после ухода Мао, начиная с 1980 года, китайцы быстро вернулись к бизнесу – даже чиновники. В политическом плане Китай очень напоминает США. Обе страны претендуют на звание ведущей мировой державы. И это не связано с государственным строем – Вьетнам, например, коммунистическая страна, как и Китай, но у Вьетнама нет таких амбиций. – Расскажите о Вашей книге «Китай при Мао». Какие вопросы Вы ставили, когда начинали работу над ней? – Эта книга выросла из курса, который я вел в университете. За сорок лет преподавания я не встретил ни одной книги, которая давала бы полный обзор периода, когда Мао был у власти. Я начал преподавать вскоре после смерти Мао, и мой предмет тогда назывался «китайское общество после революции». Но на самом деле революция в Китае не прекратилась с победой Мао. Революционная фаза развития Китая закончилась только к 1979 году. В своей книге я хотел рассказать об этой непрерывной революции и о том, как сильно менялся Китай. В чем-то это было похоже на то, что происходило в СССР, но Мао был гораздо более смелым, чем советские руководители. Его не понимали даже соратники, не говоря уже об историках. Он до конца жизни был радикалом, революционером. Я написал свою книгу, чтобы рассказать эту историю своим студентам, но я также писал и для более широкого читателя. Я не писал для профессоров, хотя некоторые из них прочитали мою книгу и используют ее на своих занятиях. – Председатель Мао в Вашей книге предстает почти романтической фигурой. – За пределами Китая Мао сейчас представляют в первую очередь как самовластного жесткого диктатора, но для китайцев он великий лидер, основатель современного китайского государства. На самом деле оба представления в чем-то верны. Важно понимать, что Мао был готов на любые риски, чтобы построить свою утопию, но эта задача оказалась невыполнимой после того, как культурная революция разрушила структуру китайского общества. Это факт, о котором забывают вне Китая и который замалчивают внутри него. Мао сам считал, что у него не получилось создать государство, к которому он стремился. Он постоянно предлагал нетривиальные, творческие, амбициозные подходы, но результаты оказывались не такими, каких он хотел добиться. Всю свою жизнь, особенно последние десять лет, Мао пытался бороться с негативными последствиями своих решений. – Можно ли выделить главные особенности китайского социализма? Китай часто сравнивают с Северной Кореей – в обеих странах сложился культ главы государства, почти как это было со Сталиным. Но Северная Корея, и в прошлом СССР, – довольно стабильные государства. За исключением первого периода – революции и войн, их лидеры во время своего правления не пытались дестабилизировать страну, чтобы изменить ее. В этом уникальность Мао – он был творческой натурой. Конечно, это сложно назвать положительным качеством для лидера – я не оцениваю его правление как полностью хорошее. Но, например, Мао стремился к тому, чтобы партийный аппарат не превращался в застывшую бюрократическую структуру, чтобы чиновники были открыты критике со стороны народа, чтобы для студентов образование было не только подспорьем в продвижении по карьерной лестнице, чтобы они учились сомневаться в своих руководителях, чтобы они стали преемниками поколения, которое начало революцию. В итоге сложившийся в Китае социализм оказался для Мао разочарованием – слишком похоже на Советский Союз; «Ревизионизм», – говорил он. Мао считал, что СССР начал двигаться в сторону капитализма. В этом есть некоторая ирония, потому что в 1950-е годы Мао выступал за то, чтобы как можно быстрее перенять советский опыт. Советские товарищи даже пытались его притормозить, утверждая, что нельзя построить социализм в преимущественно аграрной стране – надо сначала достроить рыночную экономику, а лет через пятьдесят можно ее национализировать. Но Мао торопился – он пришел к власти в пятьдесят шесть лет и знал, что у него не так много времени. Как Ленин и Троцкий, он не ждал, пока в его государстве сложится рабочий класс, а опирался на безземельных крестьян. В отличие от классического марксизма, в Китае крестьяне стали движущей силой революции. Это оказалось ключевым изменением – теоретики марксизма представляли, что социализм в первую очередь сложится в Германии или во Франции – никто не ожидал, что он появится в России, в государствах Центральной Азии, которые стали частью СССР, и тем более в Китае. Мао не очень хорошо представлял утопию, которую пытался построить, но он знал своего врага – это были бюрократические элементы, которые Китай унаследовал у СССР. Мао боролся с бюрократией, однако понятийного аппарата, чтобы объяснить свое видение, у него не было. Согласно марксистской теории, развитие общества возможно только при жестокой классовой борьбе. Поэтому Мао считал, что нужна новая революция или другое похожее движение, которое не уничтожит коммунистическую партию, а обновит ее. Он всю жизнь был предан своим идеалам. – То есть Мао в политике помогала харизма? – Возможно. Историки до сих пор не знают, почему именно Мао, а не другой политик, стал главой коммунистического государства. При этом он был плохим оратором и редко выступал на публике. Он до конца жизни говорил по-китайски как выходец из бедной глубинки. Но как я понимаю, он умел находить подход к людям один на один. Важно также, что в сороковые годы он единственный безоговорочно верил в то, что коммунисты победят в гражданской войне. Сталин считал, что это невозможно, и предлагал разделить Китай на два государства. Другие лидеры китайских коммунистов тоже в это не верили. Но на стороне коммунистов были отличные стратеги, и победа была одержана быстро. После этого доверие к Мао очень выросло. С другой стороны, хотя некоторые политики, например, тот же Чжоу Энлай, выступали против Мао уже в 1960-е, они всегда были очень осторожны, потому что считали, что раскол в партии неизбежно приведет к расколу в государстве. Все помнили период с 1912 по 1949 год, когда в Китае не было сильной центральной власти, и никто не хотел его повторения. – Неужели в партии так и не сложилось оппозиции? – Конечно, оппозиция была – например, во время «великого скачка вперед». Она не выступала против Мао, но стремилась ограничить его порывы. Мао их не послушал и в результате привел страну к голоду. Это стало для него уроком – он понял, что «великий скачок» был ошибкой и что другие лидеры предпочли бы пойти по более «ровному» пути, как в СССР, начиная с медленного улучшения уровня жизни. Именно так Советский Союз пришел к позиции великой державы – удивительное развитие, учитывая, какой была Россия в начале двадцатого века. Мао понял, что другие лидеры ждут его отставки или смерти. Поэтому он передал бразды правления Чжоу Энлаю, который претворял в жизнь решения Мао, но с небольшими изменениями, смягчал их. Мао был прав – после его смерти Китай стал развиваться совершенно по-другому. – Как бы Вы описали сегодняшнее устройство Китая? – Сегодня в экономике Китая есть заметные элементы капитализма. Но все равно современный Китай – это новая версия социализма. Китайцам удалось то, что пытался сделать Советский Союз в конце 1920-х, – они построили смешанную экономику. По сравнению с другими развитыми странами, даже бывшими социалистическими государствами, такими как Россия, Литва или Польша, в Китае очень большая доля государственной собственности – до 50% вложений в экономику происходят из государственного капитала. Банковская система на 93% принадлежит государству – это самый высокий показатель в мире; второе место с большим отрывом занимает Россия. Китайский социализм имитирует некоторые черты капитализма, но экономика находится практически под полным контролем государства. Коммунистическая партия до сих пор остается основной политической силой в Китае. Да, сейчас в Китае есть очень богатые частные предприниматели – но государство может в любой момент присвоить их деньги. Тем не менее многие чиновники ведут частный бизнес, и благодаря этому их семьи разбогатели. Рыночные отношения крепко вросли в китайское общество – в Советском Союзе такого никогда не было. Китай заставляет ученых сейчас пересмотреть определение социализма. – По Вашему мнению, что ждет Китай в будущем? – Китайский государственный строй – это совершенно новая ситуация, развитие которой невозможно предсказать. Сорок лет назад международные наблюдатели считали, что капиталистические элементы возьмут верх и Китай постепенно станет более открытым обществом, по типу Японии, но сейчас мы видим все большую консолидацию: коммунистическая партия стала только сильнее и богатство страны помогает поддерживать лояльность народа. Последние четыре-пять лет Китай пересматривает свое место в мировом сообществе, и консолидация во многом возникает за счет противопоставления Китая и США. Китай не имеет соперников в своем регионе, но военное присутствие США вызывает у партии опасения. Я не думаю, что они действительно боятся американского вторжения, но этот фактор позволяет партии мобилизовать народ и укрепить свои позиции. При Си Цзиньпине китайские политики часто вспоминают развал СССР и стремятся не допустить такой же судьбы для Китая, хотя после сорока лет успешного экономического роста можно уже и перестать бояться. Как и Россия сейчас, Китай обеспокоен тем, что интересы США могут не совпадать с их национальными интересами. Путин и Си Цзиньпин почти ровесники, они росли в похожих обстоятельствах. Путин вырос в СССР, а для китайского лидера важными стали школьные годы – конец 50-х и начало 60-х, когда Китай был идеологически близок Советскому Союзу, поэтому у него сложился положительный образ СССР и России. Но все-таки следующие поколения думают уже по-другому.

С 6 по 9 апреля в Москве в Гостином дворе (Ильинка, 4) пройдет очередная ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction. Ищите стенд издательства «Библиороссика» (номер Е-23), чтобы: — познакомиться с почти 100 книгами — новинками и изданиями прошлых лет (многие из которых уже не найти в магазинах); — приобрести их по издательским ценам (а часто и ниже); — купить книгу Клары Мориц «На орбите Стравинского» и попасть на ее презентацию, которая пройдет 7 апреля в 18:15 в лектории ярмарки; — открыть для себя книги более чем 100 других издательств и посетить лекции, презентации, семинары и круглые столы. Узнать больше о non/fiction вы можете на официальном сайте ярмарки: moscowbookfair.ru. Найти наш стенд вы можете на интерактивном плане. ЧТО ПОКУПАТЬ НА NON/FICTION Новинки На ярмарке вы сможете приобрести новые издания из наших постоянных серий. В серии «Современная западная русистика» на днях вышли книги о византийской традиции в искусстве авангарда (Мария Тарутина), «Братьях Карамазовых» с точки зрения теологии (Пол Контино) и женском движении в России девяностых (Джули Хеммент). В серии «Современное востоковедение» опубликованы издания о женщинах-режиссерах (Ван Линчжэнь) и мистических легендах, порожденных Большим Голодом в социалистическом Китае (Эрик Мюгглер). Обратите внимание на первую книгу новой серии «Современная американистика» — работу Брайана Робертса о США как архипелаге, разделенном реками. Книгу о парижской музыкальной эмиграции На протяжении ярмарки по специальной цене будет доступна новинка Клары Мориц, посвященная Стравинскому и другим композиторам, работавшим в межвоенном Париже — Дукельскому, Прокофьеву, Набокову и Лурье. 7 апреля (пятница) в 18:15 в лектории non/fiction книгу представит сама автор, а затем ее обсудят музыковеды Наталия Брагинская, Марина Раку и Светлана Савенко (подробнее...) Редкие издания На ярмарке будут представлены издания прошлых лет, последние экземпляры которых мы забрали с нашего склада. Многие остались у нас в единственном экземпляре. Топ-10 книг, на которые мы советуем обратить особое внимание: Феномен ГУЛАГа: Интерпретации, сравнения, исторический контекст. Радислав Лапушин. Роса на траве: Слово у Чехова. Джозеф Брэдли. Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века. Франк Якоб. Русско-японская война и ее влияние на ход истории в XX веке. Стивен Блэкуэлл. Перо и скальпель. Творчество Набокова и миры науки. Шэрон Ковальски. Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880–1930). Джейн Т. Костлоу. Заповедная Россия: Прогулки по русскому лесу XIX века. Молли Брансон. Русские реализмы. Литература и живопись, 1840–1890. Дайан Коенкер. SPAсибо партии. Отдых, путешествия и советская мечта. Советская Гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Т. 1. Джошуа Санборн. Великая война и деколонизация Российской империи. Переиздание бестселлера об истории Российской империи Специально к ярмарке мы допечатали новый тираж стремительно распроданной книги Нэнси Коллман «Россия и ее империя. 1450-1801», посвященной тому, как Россия прирастала новыми территориями и управляла ими. Если у вас не получается попасть на non/fiction, наши книги всегда можно приобрести на сайте (по издательским ценам) — чтобы оформить заказ, напишите нам на почту sales@bibliorossicapress.com

7 апреля (пятница) в рамках книжной ярмарки non/fiction состоится презентация книги Клары Мориц «На орбите Стравинского. Русский Париж и его рецепция модернизма» (серия «Современная западная русистика» издательства «Библиороссика»). В этой книге Клара Мориц исследует транснациональное эмигрантское пространство, сложившееся вокруг Игоря Стравинского, Владимира Дукельского, Сергея Прокофьева, Николая Набокова и Артура Лурье в межвоенном Париже. Подробнее о своем исследовании автор расскажет в начале презентации, а затем книгу обсудят приглашенные эксперты — музыковеды Наталия Брагинская, Марина Раку и Светлана Савенко. Начало: 18:15 (по московскому времени) Адрес: Москва, Гостиный двор, ул. Ильинка, 4, лекторий Вход: по билетам на ярмарку Прямая трансляция встречи будет вестись на нашем YouTube-канале: https://www.youtube.com/live/DQC4LopBouc Информация об участниках: Клара Мориц — музыковед, профессор им. Джозефа и Грейс Валентайн в Амхерст колледже (штат Массачусетс, США), автор книги Jewish Identities: Nationalism, Racism, and Utopianism in Twentieth-Century Music, соредактор книги Funeral Games in Honor of Arthur Vincent Lourié и редактор 24 тома (Концерт для оркестра) полного критического издания сочинений Белы Бартока. Наталия Брагинская — доцент, заведующая кафедрой истории зарубежной музыки Санкт-Петербургской государственной консерватории имени Н. А. Римского-Корсакова. Марина Раку — доктор искусствоведения, музыковед, специалист по творчеству Дмитрия Шостаковича, ведущий научный сотрудник сектора истории музыки Государственного института искусствознания. Светлана Савенко — доктор искусствоведения, ведущий научный сотрудник сектора истории музыки Го­сударственного института искусствознания, профессор кафедры современной музыки Московской государственной консервато­рии имени П. И. Чайковского.

В серии «Современное востоковедение» издательства «Библиороссика» готовится к публикации книга работающего в Мичиганском университете антрополога и историка Эрика Мюгглера «Время диких призраков: память, насилие и место в Юго-Западном Китае». В центре исследования — ритуалы небольшой сельской общины, верящей в существование «диких призраков», душ неупокоенных предков, умерших во время голода «большого скачка» и позднее, вплоть до 1990–х годов. В преддверии презентации книги, которая состоится 15 марта, мы задали несколько вопросов ее автору. С чего начался ваш интерес к малым народам Китая? Первый раз я поехал в Китай, закончив бакалавриат. Я изучал китайский в Шанхае, потом преподавал английский в Фуцзяни, а во время каникул ездил на запад. Особенно мне запомнился город Лицзян в провинции Юньнань, где я любовался на гору Яшмового Дракона. Лицзян тогда был совсем маленьким. На рынке можно было встретить женщин из народов йи в огромных черных шляпах, в длинных красных и желтых юбках, а за ними шли их мужчины в солдатских куртках и фуражках. Закончив первый курс магистратуры, я вернулся в Китай в качестве исследователя. Я брал велосипед и ездил в деревни у подножия гор Яшмового Дракона. В деревне Сюэконь я нашел дорожку, ведущую дальше в горы. Мои новые друзья из деревни сказали: «Там выше никто не живет, кроме людей йи, а они все воры. Лучше туда не ходить». Я два часа карабкался в гору, и тут пошел ливень. Я увидел какие-то дома с соломенными крышами и встал под свес одной из крыш, чтобы переждать дождь. Тут открылась дверь, хозяин дома втянул меня вовнутрь и усадил у костра, который горел прямо на полу. Постепенно хижина заполнилась народом. Женщины и дети сидели на кроватях; все пили и разговаривали. Ближе к вечеру я записывал свои впечатления и заметил, что один из стариков внимательно меня разглядывает. Он показал мне самодельную книгу: сшитые листы линованной бумаги, такие, на которых обычно пишут в школе, исписанные шариковой ручкой. Иероглифы были мне незнакомы — это был северный вариант письма йи, известный как «носу». «Здесь я записал историю этой деревни, — сказал старик. — До Освобождения мы были рабами в Сычуани. Потом мы переехали сюда. Здесь рассказано все это». Благодаря этой встрече у меня возникла идея написать диссертацию о рабстве, грамотности и истории социализма. Следующие два лета я провел в Юньнани, изучая насу — один из языков И. Было непросто получить разрешение на этнографические исследования в поселениях И. Я два года переписывался с китайскими чиновниками и шесть месяцев мотался между разными инстанциями в Юньнани. На самом деле то, что называется И — это много разных общин, и у каждой своя история. В итоге мне не разрешили работать с общинами бывших рабов, как я хотел изначально. Вместо этого меня отправили в небольшое поселение в округе Юнжэнь, просто потому что там жил молодой ученый из народов йи, которому поручили меня опекать. Никто не ожидал, что я задержусь там надолго. Тогда не было даже представления о том, что какой-то ученый, неважно, китаец или иностранец, будет проводить длительные исследования в сельской местности, среди «малых» народов Китая. Поселение располагалось в небольшой вытянутой долине. Внизу бежала река; на склонах долины были устроены террасы, на которых рос рис. Местные жители называли свой дом «Júzò» («маленькая долина»), что по-китайски передавалось как Чжицзо. Сами себя они называли «Lòlop’ò», а не «йи». Они часами разговаривали со мной и учили меня своему языку, который они называли «Lòlongo». Это очень интересный, компактный, богатый ассоциациями язык. На какие вопросы призвана ответить ваша книга? Путь социализма по селам и деревням Китая хорошо задокументирован. Однако ученые не знают почти ничего о том, как произошла встреча с новым государственным строем в тех местах, где язык и культура отличались от принятых у большинства. Как выяснилось, многие Lòlop’ò переосмысляли социализм, используя привычные для них идеи — а именно, образы призраков и их изгнания. Определяющим событием социалистического периода для них был голод, связанный с «большим скачком», который заставил Lòlop’ò разочароваться в обещаниях правительства. Погибших во время голода должным образом не похоронили и не оплакали. Поэтому их души превратились в «диких призраков» и стали вредить своим потомкам. Lòlop’ò без устали проводили обряды экзорцизма, проговаривая традиционные тексты, которые должны были помочь диким призракам отправиться вниз по рекам на восток и дойти до Пекина, где обитали их король и королева. Почему вы решили работать именно с жителями Чжицзо? Нельзя сказать, что работать в Чжицзо — это был мой выбор, или чей-то еще. Вначале меня отправили в близлежащее поселение. Оно было совсем крошечное — просто десяток домов на склоне горы. Вместе со мной приехало несколько чиновников, которые должны были за мной следить. Мы обосновались в правительственном здании, которое в период Культурной революции было тюрьмой. На стенах там еще можно было прочитать лозунги маоистов и увидеть надписи и рисунки, сделанные заключенными. Я там прожил месяц, но никто из местных не хотел со мной разговаривать, потому что чиновники все время были рядом. Наконец, чиновники решили устроить для меня показательную «религиозную церемонию». Они наняли шамана (по-местному «дуанун»), который должен был пройти по раскаленным лемехам. Всем было очень интересно, потому что таких церемоний не проводили с начала правления Мао. Когда все закончилось, чиновники решили, что их работа выполнена: они предоставили иностранному ученому материалы для исследования, пора им и мне возвращаться домой. Но у меня с собой было письмо из Пекина с разрешением проводить исследования в округе. Я заявил, что мне необходимо осмотреть весь округ, и отказался возвращаться в город, как мне велели чиновники. Вместо этого я попросил двух местных жителей, двух братьев, провести меня в другое поселение, о котором я слышал, за горой, где было больше людей. Мы шли до этого поселения часа четыре. Мои проводники подвели меня к дому деревенской администрации и ушли обратно. Дом был пуст — как я потом узнал, у администрации были конфликты с местным населением, и жители деревни угрожали спалить здание. Я сидел во дворе дома и думал, что делать дальше. К счастью, мимо проходил директор местной начальной школы. Он мне рассказал, что при школе есть комната для гостей, и разрешил мне там пожить. Ел я с учителями, поскольку магазина в деревне не было. В итоге я прожил в школе полтора года. Моя комнатка была отделена от соседней, где жили мальчики из четвертого класса, тонкой стеной из досок, обклеенных газетами. Мальчики проделывали дырки в газетах, смотрели, что я делаю, и смеялись над моими «странностями». Но потом я с ними подружился, а через них — со многими родителями. Как жители Чжицзо сохранили чувство собственной уникальной идентичности, несмотря на то, что партия Мао пропагандировала единую культуру и один язык для всего Китая? Этим людям постоянно приходилось защищать свою идентичность от имперских правительств. Они потомки повстанцев, которые сбежали в ущелье Тесо, когда войска династии Минь вошли в Юньнань, и полтора века сдерживали армии Минь. Когда повстанцы в конце концов потерпели поражение, выжившие бежали в долину Чжицзо. В отличие от многих племен, живущих на территории Китая, у жителей Чжицзо не было вождей, чей титул передавался по наследству. Ими руководили чиновники, которых назначала и регулярно смещала имперская администрация. За долгое время жители Чжицзо выработали свои способы общения с этими чиновниками — а точнее, способы не выполнять их требования. Важно также, что у жителей Чжицзо было принято заключать браки внутри своей группы. Даже если в долину приходили ханьские поселенцы, за несколько поколений они оказывались втянуты в сеть ритуальных взаимодействий, в первую очередь похорон и свадеб, и превращались в часть народа Lolop’o. В отличие от многих других народов йи, Lolop’o помнили своих предков только на три поколения назад. Все более ранние предки были общими — неважно, когда та или иная семья поселилась в Чжицзо, все жители долины были одной семьей. Это создавало невероятное чувство целостности. Что самое интересное — или странное — вы узнали во время исследований? Оказалось, что директор школы, который меня приютил — и без которого эта книга никогда не была бы написана — не просто так сжалился надо мной. Он участвовал в амбициозном но, к сожалению, не увенчавшемся успехом, проекте по восстановлению местной системы ритуалов и самоуправления, известной как «ts’ici». До начала правления Мао все семьи, которые имели вес в Чжицзо, собирались раз в год и выбирали одну из семей, которая в этот год будет ts’ici. Если в долину приходили чужестранцы, которые обладали властью и могли представлять опасность, — например, странствующие чиновники со своей свитой — задачей ts’ici было принять их у себя в доме и проследить, чтобы они ни в чем не нуждались и без проблем продолжили свой путь. Когда я поближе познакомился с директором школы, он объяснил мне, что, когда он предложил мне жить и принимать пищу в школе, он выступал в качестве ts’ici. Другой задачей ts’ici было проводить ритуалы в память общего предка всех жителей долины, в которых участвовала вся община. Таким образом они охраняли здоровье всех людей, растений и животных в Чжицзо. Директор школы и его соратники хотели в том или ином виде вернуть эту систему. Мы с ними много говорили о том, как она функционировала, а другие жители долины мне рассказывали о связанных с ней ритуалах. В каком-то смысле, их затея удалась. В Чжицзо ежегодно проходил фестиваль, который постсоциалистическое правительство рекламировало как хорошее развлечение для туристов. Этот фестиваль был связан с одним из ритуалов в память об общем предке. Однако в целом систему воскресить не удалось. Тем не менее, система ts’ici стала важной темой моей книги. Это одновременно способ удовлетворить чиновников, средство формирования общинной этики и возможность объединить все деревни, разбросанные по долине. Помимо Китая, многие государства пережили войны и революции, многие страны полны своих «диких призраков». Какие ритуалы они могли бы перенять у жителей Чжицзо? «Призраки» — это воплощение памяти, а ритуалы экзорцизма — это способ справиться с травмирующими воспоминаниями. Призраки появляются, если воспоминания нельзя свободно выразить. Ритуалы экзорцизма взаимодействуют с этими подавленными воспоминаниями, актуализируют и перерабатывают их. В других странах сходную функцию могут выполнять исторические исследования на местах, которые покажут, что пришлось претерпеть местному населению, а также образовательная деятельность. Результаты этих исследований должны представляться в музеях, стать частью школьного образования и разговоров в семьях. Вопросы задавала Екатерина Яндуганова